— Прихвостень Мавра, — дылда кивает на наемника. — Забрел куда не следовало. Оставит нам свою поганую метку вместе с рукой и пущай валит.
— Как там тебя?
— Линос.
— Я погляжу, Линос, ты страшно скучаешь по Беспалому с тех пор как он тебя выгнал, раз ищешь встречи с ним всеми способами, — в толпе слышатся смешки. — Не переживай, я расскажу ему о твоей собачьей преданности как увижу, быть может его сердце и растает.
Ноздри пирата широко раздуваются от злости, но островитянин уже не смотрит на него:
— Блез Адан, — он с усмешкой качает головой, — все такой же наглый ублюдок.
— Рад, что ты еще не помер от старости, Тритон, — наемник ухмыляется, — без тебя пришлось бы совсем паршиво.
— Хоть кто-то здесь искренне мне рад, стоит лишь спасти ему руку, — островитянин громко хохочет, демонстрируя несколько золотых зубов и звучно хлопает Адана по плечу, прежде чем повернуться к остальным: — Отставить! Сегодня этот наглый хмырь — мой гость.
Вслед за неожиданным спасителем Блез, как ни в чем не бывало, проходит к лестнице и делает знак остальным следовать за ними. Пираты провожают их до костей прожигающими взглядами, но ни один, включая хозяина таверны, не пытается им помешать.
Недоверчиво поглядывая на идущего рядом с Аданом человека Ричард толкает Коннора локтем и едва слышно шепчет:
— Слышал о нем?
— Не настолько я еще погряз в преступном мире, успел наслушаться историй только про Гренну.
— Скоро все погрязнем, — вмиг мрачнеет рыцарь и переводит взгляд на спину наемника, — рядом с ним.
Коннор с удивлением поворачивается к другу, отмечая, что его напряженность никуда не делась даже теперь, когда они оказались в, по-видимости, безопасности. Его самого на путь рыцарства толкнуло совсем не врожденное благородство, да и вряд ли служителей Ордена вообще можно было счесть рыцарями в полной мере — скорее уж заключенными, чуть более свободными, чем те, которых они охраняли. Должно быть именно поэтому, сбежав из ненавистной резервации и впервые с пятнадцатилетнего возраста вдохнув воздух свободной жизни, он тут же нырнул в нее без оглядки, не гнушаясь практически ничего, жадно вбирая в себя все, что было запретно пять мучительных лет. Тепло и округлые бедра возмутительно красивой белокурой Оливии, частенько тосковавшей дома в одиночестве и оказавшейся на поверку уже отнюдь не девицей, легкость, селившаяся в хмельной голове, сомнительные места и компании им под стать, пугающие поначалу, но дарящие ощущение совсем иного, свободного мира вокруг. И хоть вести о розыске за дезертирство заметно отрезвили его разум и остудили пыл, он все так же находил далекое от понятий чести и честности общество преступников, в том числе и Блеза, куда как приятнее бывших сослуживцев из Ордена, твердо и лицемерно уверенных, что каждое, даже самое ужасное их дело совершается лишь во благо человечества.