— Последовали многолетние требования британкого правительства, чтобы Вам разрешили выехать. Но это стало возможным только после путча в августе 1991 года.
— Это просто ударило меня, полностью ошеломило. Тебя несет, и ты плывешь по течению с огромной скоростью и не можешь от нее защититься. До этого я жила, как на кладбище. Затем жизнь оказалась для меня цветной рекой, все вертелось вокруг меня. Люди разговаривали со мной, а я уже отвыкла говорить, окаменела, потому что я годами говорила себе: «Разговаривать опасно, молчи!» Это было как болезнь, длившаяся годами, пока я не освободилась от нее.
— Шесть лет подряд Вас травили как жену западного шпиона, теперь Вы популярны по этой же причине. Над этим можно плакать или смеяться. Как Вы реагировали?
— Я уже была не в состоянии показывать свои чувства. Я воспринимала только абсурдность ситуации. Меня везли из города как высокого государственного гостя. Целая колонна машин сопровождала нас до Шереметьево. Экипаж приветствовал меня, детей посадили в кабину пилотов и подарили какие-то сувениры. Я пила шампанское, для нас был зарезервирован весь Первый Класс. За нами уселся рой журналистов, ожидавших, что я уделю им пять минут своего времени. Понимаете, что я чувствовала? Шесть лет я была вытолкнута из жизни, а теперь, очевидно, для всего мира наивысшим счастьем была возможность поговорить со мной. Что за абсурд!
— А затем встреча с Вашим мужем в Лондоне: боялись ли Вы ее?
— Не я, а он. Я незадолго до этого позвонила ему и сказала: «Олег, будь готов к тому, что дети не бросятся обнимать тебя». Раньше они, увидев его, сразу бросались ему на шею: Папа, папа! Сейчас этого не будет. Да, я понимаю, сказал он. Но он этого так и не понял. Для детей он стал чужим дядей. Уже больше не было чувства любви.
Они чувствовали, что их оставили на произвол судьбы. Тут я упрекала себя. Дети были мною вырваны из привычного окружения, от людей, которые их любили, и которых любили они, в вакуум, где они были чужими, они ведь даже больше не знали английского языка, не понимали ни слова. Они спрашивали: «Мама, зачем ты нас привезла сюда? Пожалуйста, давай вернемся в Москву».
— А Вы, как Вы восприняли встречу с мужем?
— Я шла вперед, сквозь море цветов, а фотографы ждали слез. Но я не плакала. И сейчас это не поменялось. Я очень изменилась. Жить со мной для Олега нелегко, возможно потому, что я в душе все еще думаю: «Он так тебя подвел». Хотя он должен был поступить так. Но неужели он не мог довериться мне?
— Это означало бы опасность для Вас. Эта тема все еще стоит между Вами? — Мы живем с ней, каждый день, в хорошем и в плохом. В хорошем: это касается только Олега, ведь он ежедневно сталкивается со своим делом. Но я? Я и в Лондоне живу как под колпаком. Мне не удалось найти новых друзей, и я могу говорить только с теми людьми, с которыми мне разрешает общаться Олег. На все мне нужно его разрешение, его проверка. Но что это значит для меня? Я попала из одной тюрьмы в другую. Это не моя жизнь, это жизнь Олега! — Это и есть причина того, что Вы оставили за собой квартиру в Москве? Квартиру, в которой мы сейчас разговариваем?