Усмехнулся Борис Николаевич, представив себе подобную фантастику — хотя, почему обязательно «фантастику»? — усмехнулся и хотел было уже дальше поразмышлять в этом, как говорится, направлении, но ему помешали…
— Ты что стоишь?! — бешено заорал на Бориса Николаевича запыхавшийся от неравной борьбы с «телеглазами» Кучеряев. — Беги, дура!..
— А? Чего? — встрепенулся Борис Николаевич, и тут на него обрушился такой трехэтажный (четырех-, пяти-, девяти-, кто больше?!) мат, что он, позабыв обо всем на свете, бросился следом за своим куратором, думая в эти мгновения лишь о том, что до этого ни разу в жизни (!) не слышал от скромного и вежливого Андрея Васильевича ни одного ругательного слова.
Действительно, был за Андреем Васильевичем такой грешок, был, чего уж скрывать!
Не то что мат, даже известный — известнейший! — русский артикль «бля» никогда не срывался с его уст, хотя, казалось бы, произнеси без этого самого «бля» фразу, то и не фраза получится, а просто-напросто какой-то конфуз или еще того хуже — пресный европейский «пардон!»
Но вот ведь странная штука, как-то же умудрялся жить Андрей Васильевич Кучеряев, и звезды регулярно «падали» на его погоны, увеличивалось количество просветов, и даже был он в банях или на каких-нибудь шашлыках душой всей честной компании. Ложь, скажете вы. Вовсе нет!
А все это происходило от того, что Андрей Васильевич замечательно пел. И как пел!..
Соберутся, бывало, чекисты свой особый чекистский сабантуй — отдыхать после ратных государственных дел и делишек. Водка, естественно, приятный разговор, девчонки визжат по кустам. Все как полагается, все чин-чинарем. Но… Как бы это сказать получше? Одним словом, хочется душе праздника, как совершенно справедливо отметил когда-то известный писатель. А какой же праздник без песни? Эго как водка без селедки. Вот и поют.
И главный в этом деле — Андрей свет Васильевич. Так сказать, запевала. Потому что голос. Потому что талант. Потому что вид имеет во время пения весьма приятный…
Все что хочешь мог спеть Андрей Васильевич Кучеряев, все что душа пожелает!
И романсы, и застольные, и арии оперные, и частушки похабные, и все-все-все… И если небезызвестного господина Козлова называли «человек-оркестр», что, безусловно, справедливо, так как вышеупомянутый Козлов мог один (!) спародировать целый оркестр, то Андрея Васильевича за глаза именовали «Человек-Государственная консерватория им. П. И. Чайковского да еще и хор им. Пятницкого в придачу».
Любые — даже самые, казалось, сложные! — трели были подвластны скромному на вид Кучеряеву, и так он их здорово выводил, так расписывал, с таким азартом и душою, что однажды сам начальник Главного управления охраны Бориса Николаевича (но не нашего Бориса Николаевича, а того самого Бориса Николаевича, который для всех Борис Николаевич) не выдержал. Прослезился. Похлюпал принародно носом. И даже хлопнул счастливого Кучеряева по широкой, как каток, спине: