— Вот что, Иван Альбертович, — сказал я ему. — Как я понимаю, разговор наш или прослушивается, или записывается, что для меня монопенисуально, как говорит один из моих знакомых. Так вот, говорю для ваших начальников: я, Григорий Иванович Лапшин, прекрасно понимаю опасность и важность дела, по существу которого сюда привезен. Что бы вы ни говорили, как бы ни метали глазами молнии, одно я понимаю совершенно отчетливо: кроме меня на нужного вам человека никто вас вывести не может, и поэтому вы должны идти мне навстречу. Вы знаете мои возможности в том, когда нужно устроить скандал. Это у меня получается с легкостью, а «Российская молодежная газета» — не единственная, в которой я могу опубликовать то, что волнует меня в первую очередь. Когда я говорю «не единственная» — это значит не единственная в мире, и на это я прошу обратить особое внимание. Государственная необходимость вещь важная, но я не коммунист, и приоритетом для меня является собственная необходимость.
— Такое ощущение, что вы угрожаете, — с интересом заметил Иван Альбертович.
— Боже меня упаси, — скривился я. — Говорю что есть. Мне нужна гарантия, что любая моя просьба будет выполняться неукоснительно, если вы хотите получить свои негативы. А вы их получите обязательно — причем с моей помощью.
Я был доволен собой.
Я нес ахинею, я тщательно маскировал отчаянный страх человека, выросшего в государстве, где органы были началом и концом всего и всех. Я блефовал, но мне придавала силы злость, которая всегда рождается во мне, если меня припирают к стене. Впрочем, об этом я уже говорил.
Он дал мне свою визитку.
— Как только что-нибудь узнаете, звоните по этому номеру, — сказал он. — Если что-то понадобится, тоже звоните. Сделаем все, что можем.
— А что вы не можете? — спросил я. — Чтоб не беспокоить попусту.
Он усмехнулся.
— Не можем сделать так, чтоб, например, журналистка Юлия Рябинина перестала интересоваться вашей личностью. Впрочем, нам это и не нужно, — добавил он.
Я похолодел. Это была достаточно тонкая и скрытая угроза. Смотри, мол, Лапшин, мы знаем твои связи, веди себя хорошо. Надеюсь, я ничем не выдал своего волнения:
— Эго единственное, что вы НЕ можете? — спросил я.
— Звоните, — коротко ответил он.
Выйдя из гостиницы, я облегченно вздохнул и нырнул в метро. Куда ехать? В редакцию не хотелось, разве что для того, чтобы сказать пару ласковых одному бегемоту по кличке Павел Степанович. Или какая там у него гебешная кличка? Не удивлюсь, если «Бегемот».
Домой тоже пока не хотелось. Что мне дома делать в такое время — ждать звонка от Стаса?