— А ты когда? — спросил Семен.
— А я подожду. Увижу. Да чего и на берегу-то делать? Со скуки подохнешь.
— Тогда давай за новую навигацию. Проплаваем... — как-то нерешительно сказал Семен, выжидательно насупился, кашлянул.
— Не дури, езжай... — отводя глаза, сказал Стрежнев. — Раз загорелось — вали, пока молодой. Давно знаю, что хочется тебе самому капитаном походить, на своем катере. Езжай, езжай, там дадут.
— Уехал бы... тебя как-то одного оставлять... Пришлют опять какого-нибудь раздолбая — замучишься.
— Недолго уж...
Быстро они разомлели. Да и много ли надо было: оба так вымотались за эту весну!
Засыпали прямо за столом, но все не вставали, а сидели, курили, будто встретились после долгой разлуки и уходить первым каждому было как-то неловко.
Оба чувствовали, что что-то не договорили и надо бы договорить, но что и как, не могли понять. Каждый ждал, что скажет за него другой, а усталость между тем упрямо вдавливала обоих в диван, мутила сознание.
Впервые снимали Стрежнева с катера в самом начале навигации.
Недоумевал и Семен: все, чего они с зимы добивались, наконец сбылось, а удовлетворения не было, наоборот, как будто еще туже свилось в один клубок.
Так они и сидели рядом, будто загипнотизированные неведомой властной силой.
А было всего-навсего то, что вместе с весной неотвратимо повис над обоими новый и главный закон, который был сильнее денег, обид, чинов... Это был закон их профессии, жизни — закон навигации. Он держал их на катере, требовал, чтобы они теперь все вместе доработали навигацию до конца...
Верх печки стал малиновым, и им пришлось распахнуть один иллюминатор. Только тут Стрежнев почувствовал, как сильно он устал. Ему казалось, будто он не спал всю весну.
И еще чувствовал он, что за эту весну сильно постарел.
Он ткнул заснувшего Семена в плечо.
— Не майся, ложись.
— А ты? — не открывая глаз, спросил Семен.
— А я пойду чалку проверю да тоже лягу. И разбужу. Не бойсь... Иди, иди, отдохни.
Семен поднялся и, придерживаясь за шкаф, медведем полез из-за стола к другому дивану. Стрежнев вышел на причал, проверил, как заделана чалка. Что-то несла река в сплошной темноте. Совсем рядом плеснуло — видимо, льдина раздавила льдину. Катер легонько закачался, заводил огоньком клотика по далеким слабым звездам. Слышалось в вышине слабое свиськание, будто кто баловался там, махал гибким прутиком — это летели, торопились к родным местам последние припоздалые птицы. Летели они в ту сторону, откуда бежала река и куда ушли теперь вслед за весной все катера.
Спать Стрежнев, как и положено капитану, ложился последним. Это было уже привычкой.