Верховья (Николаев) - страница 44

«Старики — они не дураки, надо за ними следить...» — подумал Мишка.

Одному было хорошо и работать и думать. И Мишка, разворачивая на ходу бревна, вспоминал мать, как она там одна кормит скотину, ездит с санками за соломой. «Чай, уж ждет со дня на день...» Мишке опять представилась теплая своя изба и топящаяся печка ввечеру. «Возле дома, наверное, уже вытаяла луговина, по ней бегают прилетевшие скворцы, и ветер тихо шевелит сухие былинки возле их крапленых голов...» Опять захотелось домой... Ему начинало казаться, что больше на весновке не найдет он ничего нового, что все уже испытал, все понял. Как старик, подумал он о себе безо всякого чувства и интереса: «Все уже видел: деревню, город, весновку... Чего еще?»

Он чувствовал, что рождалось в душе холодное безразличие ко всему. Прежнее душевное одиночество вернулось и здесь, в лесах. Он боялся в этом себе сознаться, боялся, что это навсегда, а если навсегда — тогда и жить дальше не стоит. Весновка была единственным неиспытанным путем, по которому он хотел выбраться на торную дорогу жизни. И вот она оборачивалась чем-то будничным, как и все в этом мире. Казалось, не осталось ничего интересного в жизни, все было обман... «Все хорошо, пока не подойдешь к этому вплотную».

День заканчивался так же, как и начался, — в каком-то тяжелом раздумье лесов и неба. К вечеру влажно потеплело, снег раскис, с сосен закапало, все стало мокрым: лицо, руки, фуфайка, штаны.

И вечерней зари не было. У Настасьи, красота которой была единственной тайной отрадой Мишки, болела голова. И Настасья жаловалась мужикам, как бы оправдываясь за свою сегодняшнюю невеселость.

Мишка, сидя за столом, вяло жевал и, глядя в окошечко на поляну, думал: «Который уж день мы здесь?..» Старался подсчитать и не смог, запутался.

Рано поужинали, рано легли спать.

А над темной крышей барака нескончаемо ползли низкие тучи, и древние тугие ветры текли и текли куда-то. Они шли сплошным упругим потоком, влажно овевая темные стены барака, вытаявшие пни и косматую черную гриву одинокой сосны.

В эту ночь Мишка спал неспокойно, бредово: то видел себя дома с матерью и отцом, то снова в городском техникуме, то в старой деревне... Наверное, потому, что мать в эту ночь не спала вовсе: как легла с вечера на печь, раздумалась, так и провздыхала до рассвета.

А может быть, напористый мокрый ветер прилетел с Шилекши на взгорье Веселого Мыса, и непокой Мишкиной души передался чуткому материнскому сердцу. Или же вскрытие рек изменило что-то в мире и не давало покоя зверю, птице и человеку?.. В смене времен года всегда есть что-то болезненное, тревожное.