А Хлопун был хвастлив и трусоват по характеру. Он всегда был таким. Еще в темноте он присаживался невдалеке от Старика и вслед за мощным шипением бил себя крыльями по бокам. Старик, распаленный его наглым вызовом, устремлялся навстречу, готовый к схватке... Но Хлопун снимался и, отлетев метров на десять, опять гулко хлопал. Он дразнил Старика, путал весь ток, и у Старика с каждым утром все больше росла на него злоба.
Ток у них теперь был не только по утрам, а и вечерами. Когда стихали лесные жаворонки и все реже дребезжали дятлы, тетерева воровато вылетали из самой гущи леса, тихо рассаживались по поляне и некоторое время молчали.
Обмякшие и умиротворенные, приходили к этому времени на поляну и весновщики. Княжев снова дал слабину бригаде: вода хорошо держалась, и можно было избавить людей от недосыпаний.
В такие вечера поляна казалась совсем домашней. Мужики долго и обстоятельно ужинали, а потом блаженно курили на крыльце. Не спеша уходило за вершины сосен усталое солнце, и земля несуетно готовилась ко сну.
Чирок, стоя посреди лужи, тщательно отмывал грязь со своих сапог, из вагончика доносился игривый смех Настасьи, а поляну все больше заполняла тень от старой сосны. Иногда слышались из-за сосенок мощные и редкие шипения тетеревов. Почему-то вечером тетерева не урчали, а только чуфшыкали.
Докурив, мужики уходили. Одни ложились, а другие устраивались за столом возле окна. Криком в открытую дверь звали Шмеля, вместе с ним шел и Пеледов. При слабом свете вечерней зари вчетвером начинали играть в карты.
Мишка не любил эту игру, и его обижало то, что вместе с Ботяковым, «моряком» и Шмелем садился и Пеледов. «Не устали они, что ли? — думал Мишка, оставшись на крыльце один. — Неужели и дед с отцом вот так же играли тут по вечерам?»
Неспешно угасал вечер. Все реже были шипения тетеревов, утихомиривались дрозды, и лес будто задумывался в ожидании: кто же еще подаст голос и зачем?
Мишке казалось, что каждый день приходит сюда откуда-то из-за горизонта, а ночевать остается здесь, в лесах, окутываясь загадочной тишиной. Но эта неспешная тишина не угнетала и не давила, а как нежная, но настойчивая мать как бы говорила: «Спать, спать...» Вот бекас (уже совсем в сумерках) проблеял барашком над вершиной старой сосны и стих, будто провалился. Но вскоре опять полетело откуда-то сверху его сонное блеяние...
Как все просто и ясно: день отыграл, угомонился, и наступает в лесу всеобщее отдохновение. А завтра все будет сначала. Нет, проще этой жизни ничего не может быть. Мишка даже подумал, что не поживи он в городе и не узнай, что есть какая-то другая жизнь, так бы и жил тут всегда и не мучился бы как сейчас. «А может, он и счастлив был, мой дед, сидя вот так, как я, на крыльце? Интересно, о чем он думал? Вечер был, наверно, такой же, а думы, верно, совсем другие. Но во многом и одинаковые: чай, вспоминал о матери своей или жене, о деньгах думал, считал, как Вася Чирок, сколько на день выйдет, кого из начальства надо вином подпоить, что сказать перед этим... А может, просто сидел, глядел на сосну, тогда еще молодую, все хотел встать и идти рукавицы или штаны заштопать, пока светло, и все сидел, расслабившись, не в силах перебороть усталость...