— Можно и в тюрьме. Неужели нельзя? Где угодно рожают. Этого ты не понимаешь — уж очень катастрофическая умница. Ты, когда родился, у мамочки спрашивал — можно или нельзя? Или — погодить? В маминой утробе, поди-ка, неплохо обустроился?
— Аннушка… И грудью-то кормить не сможет…
— Нелепый человек! Да кто нынче грудью-то кормит? Коровы? У них грудь на другом месте, вот они и могут! Понял, доктор Живаго?!
«Доктор Живаго?» — удивился Богданов. Доктор не доктор, а только глаза бы его на самого себя не смотрели — действительно сопляк! Действительно интеллигентное ничтожество, самый скверный вариант самого себя. Ведь люди — каждый — живет во многих вариантах самого себя: в сильном и слабом, в честном и бесчестном, в умном и глупом, — а нынешний вариант Богданова был самым ничтожным. Вариант же Людмилы — самым мерзким, такое случилось сочетание их вариантов.
Вошел в кухню жених Володя, посмотрел на сидящего на полу Богданова, ничуть не удивился, а потрепал себя за косичку.
— Ну? Как? Ужин считаем законченным? Торжественный?
Богданов еще сник на полу, Людмила подхватилась:
— Что ты, что ты, Володечка! Мы продолжим! Обязательно!
— Вы тут, конечно, на мой счет пригорюнились, да? Вам бы другого зятька — профессорского сыночка какого-нибудь? А?
Людмила растерялась, залепетала нельзя понять что.
Жених Володя похлопал ее по плечу, крепко поцеловал.
— Я вам двоим лучше объясню, чем вы оба — мне одному: профессорские сынки нынче совершенно не в моде. Совершенно! Они уже и своим умом дошли — не в моде, и в приличные дома не суются, так где-то блудят. По мелочам. Они нынче ниже травы, тише воды. А я? Я проживу! И не так уж худо. Я вам не рассказал, считаю преждевременным, но у меня, кроме таксомоторного, и еще кое-что заметано. За-ме-та-но! Мостики наведены. На-ве-де-ны… И с колбаской у нас будет не так уж слабо. А рисом вы запаслись, Людмила Ниловна? — Голос у Володи стал очень строгим.
— Ну так, немножко… — повинилась Людмила. — Больше не удалось.
— Что значит — немножко? — напирал жених Володя.
— Килограммов семь-восемь.
— Семь-восемь? Так он же очень тяжелый, рис, по объему это вот такой мешочек? — начертил в воздухе Володя размеры мешочка. — Всего-то-навсего.
— Хранить негде. В очередях стоять некогда.
— Ну, когда двести двадцать пять граммов крупы в месяц на человека будут выдавать — тогда время найдется… А хранить? Можно на даче.
— Украдут…
— А сторож?
— Сторож и украдет…
— Да-а-а. Надо соображать… — серьезно вздохнул Володя. — Так и есть: правительство речи толкает, а соображать как и что — нам, смертным.