— Еще и еще представьте себе: вы — конституционный монарх! Великая Россия по примеру Великой Британии! Вы известный англоман! И как бы приветствовал этот шаг цивилизованный мир?! Боже, какой восторг в Европе, в Америке, в Австралии! И Азию нельзя исключить… Императорский Китай и тот уже преображался тогда в республику?!
— Нам дороже были интересы России, чем мнения всего света.
— Но вы уже были на конституционном пути, когда под революцию тысяча девятьсот пятого года создали Государственную думу?! Когда позволили Столыпину отдавать общинные земли крестьянам-хозяевам? Когда о народном, о женском образовании озаботились? О свободе печати? А потом? Думы одну за другой распустили, печать зажали цензурой, посадили в тюрьмы, разогнали в ссылки кадетский выборгский съезд! Это же были ваши умные благожелатели?! Вам бы с ними — союз! Нерушимый!
— Благожелатели не собирают нелегальных съездов… — вздохнул император. — Нелегальность уже есть вражество. И чтобы друзья государства стремились дробить верноподданный народ на партии? На автономии? А все, что кадеты в Думе и на каждом углу говорили о нас, — разве то не вражество?
— Да знаете ли вы, знали ли вы, что такое монарх конституционный? Монархия парламентская?! Монарх представительствует, он — знамя единой России, а партии, а Дума успокаивают террористов. «Земля крестьянам!» — решает Дума по-столыпински. Вам-то как удобно! А рабочее движение? Плеханов-меньшевик — спорит в парламенте с Лениным-большевиком, и все дела! И пусть себе! Революцией от них и не пахнет! Разве от Ленина до апреля семнадцатого пахло революцией? Только чуть-чуть! Но вы пренебрегли годом тысяча девятьсот пятым, и настал тысяча девятьсот семнадцатый, и вы отреклись от престола, который до тех пор не хотели сдвинуть влево!
— Война. Немцы. И мои союзники — Франция, Англия. Если бы война была быстрой, была победоносной — Россия продолжила бы свой прекрасный самодержавный путь. К вершинам счастья и могущества. Но мы заблудились. Мы ошиблись не как монарх, но как военный стратег. Мы искупили ошибку. Поверьте, если бы не дети, не супруга, мы и сегодня сочли бы за счастье любое искупление. Любое стало бы по совести и чести. Но что вы от Нас хотите? — спросил император, впервые употребив заглавную букву в местоимении, которым он обозначал самого себя. — Что? — повторил император. — Вы? От Нас?
Нелепин не знал «что?», но и не забыл, что он судья:
— Хочу, чтобы вы объяснили: почему самодержавие, а не конституция? Кроме того, я хочу, чтобы вам стало стыдно!..
— Нам? Стыдно? Человек, которому может быть стыдно, не может быть властью…