— Ух, и повезло же тебе, победительница! Помню, помню, не в маразме еще. За все время, что я работаю, к нам приезжала только одна художница. С шефской поездкой, подарки привозила ребятишкам. Она нам тогда кучу своих рисунков пораздала, они до сих пор у всех наших дома висят. И тебя помню. У вас с ней прям любовь с первого взгляда получилась. Ты на нее как своими глазищами зелеными глянула — как выбрала! У нее аж слезы навернулись. Ушла, а ты от двери не отходила, никто оттащить не мог — все дежурила, дожидалась. И дождалась. А что, плохо тебе там, что ли?
— Плохо. Папа ушел из семьи, мама умерла…
— Понятно… А теперь-то что узнавать? Ты же уже выросла, взрослая. Зачем тебе?
— Я хочу понять, может быть, мои… ну, эти… — она запнулась, — биологические родители живы. Кто они? Почему оставили меня здесь?
— А вот родителей твоих я что-то не помню… — Мария Сергеевна задумалась. — Хотя погоди, погоди… Я вот что… Военного одного припомнила, он ночью приехал однажды. Точно! Машина у него была черная, с московскими номерами, и звездочки на кителе. Он в дом вбежал, а водитель на крылечке с его шинелью остался. Я дежурила тогда, за ним кинулась — куда ж к детям-то в ботинках, по намытому! А он за плечи меня схватил: «Тише, тише, не серчайте! Мне позарез нужно!» Так уговаривал, так упрашивал. Тоже в субботу приехал, как ты, когда начальства не было. Я и не устояла, пустила в спальню… Долго стоял у кроватки и на девочку свою спящую смотрел…
Глаза ее затуманились, будто она видела все, что сейчас оживало в памяти.
— Так это ты была… Только сейчас поняла…
Нику даже затрясло.
— А какой он был? Как выглядел? — дрожащим голосом произнесла она.
— Неразговорчивый был, но красивый очень, статный. Даже если б погонов на нем не было, сразу понятно — военный. Он нам тогда со сменщицей денег отвалил много, и было видно, что не жалко ему нисколько. Благодарил нас и все повторял, что, мол, обстоятельства разными могут быть, не все, мол, дети, оставленные здесь, сироты…
Сверху послышался какой-то шум, где-то хлопнула дверь, затопали невидимые ножки, детские голоса, как рассыпанное драже, эхом покатились по коридору.
Марья Сергеевна мигом вынырнула из воспоминаний и заторопилась:
— Ты вот что, давай пиши телефоны: мой и Светланы Петровны. Я-то все, что помнила, тебе рассказала, а моя память покрепче ее будет. Разве что, из какого роддома ты поступила, вспомнит. Ну все, беги-беги, пора мне.
Махнув Нике рукой, она заспешила к лестнице. Ника только и успела крикнуть «Спасибо!» в удаляющуюся белую спину.