Почему сейчас-то настолько не по себе? Уже ведь прожил столько лет в полной уверенности, что близких у него нет. Убедится в этом лишний раз, всего-то.
— Кажется, это решили за меня десять лет назад, — негромко проговорила она, не отводя взгляд. — Что-то изменилось с тех пор?
— Я вырос.
Но, наверное, не поумнел. Ему вдруг захотелось упасть на колени, уткнуться лицом в юбки, и как когда-то, захлебываясь, рассказывать. Обо всем, что случилось за эти годы. Повиниться во всем. От неудачной попытки стащить курицу в деревне — отделали так, что едва жив остался — до той контрабанды, которую они с Ингрид протащили через миры ради Вигдис. И про Вигдис надо непременно рассказать, и познакомить, и… Разве могут быть какие-то тайны от самого родного человека?
Он никогда бы не подумал так!
Кажется, он закричал, рванулся прочь. Опомнился, обнаружив себя стоящим спиной к углу, с клинком в руках, направленным в сторону матери.
— Вон из моей головы!
— Как ты почуял? — спросила мать. — Раньше…
Так вот как она всегда узнавала то, что Гуннар хотел утаить. А он-то думал, что просто не умеет как следует врать. Но лучше бы он и дальше так думал. Гуннар ощерился.
— А раньше не замечал? Вот так создают послушных сыновей, да? Заставить повиноваться, а потом заставить забыть о том, что заставила?
— Я только хотела знать, насколько ты искренен сейчас.
Он покачал головой, не отрывая взгляда от глаз матери.
— Неужели я недостоин даже того, чтобы просто поверить на слово?
— Что-то же заставило тебя десять лет притворяться мертвым. И если сейчас ты действительно хотел, чтобы все стало как прежде… Разве от самого родного человека могут быть какие-то тайны?
Гуннар расхохотался, сполз по стене, продолжая смеяться, меч едва не выпал из ослабевшей руки. И в самом деле, какие могут быть тайны… Он смеялся, не в силах остановиться. Изумление на лице матери сменилось тревогой. Гуннар резко оборвал смех, судорожно втянул воздух. Да что он сегодня точно барышня: то сомлеет, то смеется как дурачок, осталось только разрыдаться при всем честном народе… и до этого недалеко, кажется. Он убрал меч.
— Тогда я думал, что ты не будешь жалеть обо мне. Сейчас… Все-таки Творец знает, что делает, направляя наши жизни. Ты всегда останешься моей матерью, но теперь у тебя только один сын. Не хочу быть пророком, но если ты будешь обходиться так же с младшим, лишишься и его — и вовсе не потому, что и он оказался бездарным выродком.
— Значит, так? — спросила она. — Вот и вся цена твоему раскаянию?
— Думай, что хочешь, — устало сказал он.