Томас повернулся ко мне:
– Нет, Роуз.
– Да.
– Опять?
– Я должна.
Его глаза уже покраснели, заслезились.
– Нет, не должна. Как раз наоборот, – он потянулся ко мне, – нужно покончить с твоим браком, а не спасать его.
Я позволила притянуть меня в объятия. Я хотела Томаса, всегда хотела, даже когда этому сопротивлялась.
Ничто не могло заменить тело Томаса, эти ощущения, прикосновения его кожи к моей. Я никогда с ним не сдерживалась, отдавалась этому мужчине так, будто плавала в океане. Встречалась с Томасом, словно мне было нечего терять, а ведь могла потерять все. Мужа, ребенка, семью.
Но подобно тому как теперь я не в силах выносить прикосновения мужа, я не выношу и прикосновения Томаса. Мне хочется большего, постоянно, я мечтаю потрогать каждый дюйм его тела одновременно. Мне никогда не удавалось насытиться Томасом, я гадала, получится ли вообще.
– Я люблю тебя, – прошептал он мне в шею.
Я легла на бок, чтобы заглянуть ему в глаза.
– И я тебя люблю. Но мы должны остановиться, – сказала я, обнимая его, касаясь волос любимого, вжимаясь в тело Томаса столь сильно, будто если прижаться еще крепче, можно наконец слиться, стать одним целым.
Никогда раньше мне не хотелось поселиться в сердце другого, свернуться клубочком в одной из таинственных камер. Я желала присвоить недоступные части Томаса, получить от них ключи, сделать своими. Чтобы они принадлежали мне вечно.
Я должна была чувствовать это к Люку, такую же непостижимую любовь я должна испытывать к своему ребенку – и с Адди, в каком-то смысле, так и есть. Иногда любовь к ней напоминает безумие. Ужасное, прекрасное, пугающее.
Но любовь к Томасу – сумасшествие иного рода. В нем я нахожу себя, новые протоки и пути, желание, надежду и страсть, а также тишину, молчание и покой. Он для меня – место отдохновения, где можно не шевелиться даже на дюйм, и притом не возникнет никакого тревожного желания поерзать. Прильнуть к любимому, закрыть глаза и быть просто собой, Роуз, воплощением своей женской сути. Той сути, которая теряется, когда я с Люком.
Томас целовал меня то требовательно, то неспешно, словно в нашем распоряжении было сколько угодно времени, хотя нам остались лишь считаные часы в этом гостиничном номере. Мы задернули шторы, отгородившись от городской суеты и притворяясь, что нас там ничего не ждет.
Я бы всем пожертвовала ради этого мужчины. Всем.
Что же не дает мне сделать этот шаг? Может, я просто обманываю себя такими мыслями? Мои действия говорят об обратном. Они свидетельствуют: «Роуз, ты трусиха, ты ничего не предпримешь, чтобы быть вместе с ним. Не предпринимала и не предпримешь»