Мой взгляд на отца снова менялся. Панноам передал мне власть, и это заглушило мои сомнения. Отрекшись вчера от власти, он проявил осознанность и ответственность. Он выказал здравомыслие, сохранив верность долгу и радея о благе деревни и старшего сына. После стольких битв и забот его путь вождя и отца завершен, и пришло время отдохнуть.
Под утро я устыдился своей черно-белой оценки личности отца. Как примитивно! То я восхищаюсь им, то его презираю. Неужели я не в силах судить о нем обоснованно и взвешенно? Принять его сложность? Панноам обладал самыми чудовищными недостатками и самыми высшими достоинствами. Да, его добродетели дополнялись пороками, соразмерными, то есть огромными – но бывают ли совершенства без несовершенств? Безусловно, нужно очень любить власть, чтобы сносить ее бремя… Можно ли посвятить себя благу других вопреки их воле, наперекор их желанию, позабыв о себе? Поддерживая в сельчанах страх, Панноам добивался мира и сплоченности деревни. Когда он изымал свою долю из награбленного Охотниками, он лишь давал им понять, что остается вождем. Бесспорно, он обирал своих подданных, но разве и они не готовы были предать его, едва почуяв слабину? Я это увидел, когда Робюр сыпал угрозами. Им мертвый Панноам милее, чем слабый. Разве не ясно, что он оставлял себе часть добычи, чтобы обзавестись припасами, защитить свою старость, снести удары судьбы? Властвуя, испытываешь беспокойство; забота о безопасности не освобождает от чувства опасности.
Конечно, поведение Панноама прикрывало его же ошибки. Но разве его лицемерие не служило общему благу? Если он вершил лишь видимость правосудия, если он предъявлял лишь подобие честности, то эти иллюзии и были сутью. Несмотря на свою фальшь, он предлагал народу образец для подражания, олицетворял необходимые достоинства. И разве так уж важно, что во тьме ночной он превращался в другого, – ведь никто о том не догадывался! Даже сокрытие своих тайн становилось у него чертой хорошего правителя.
Как мне не хватало гибкости! Вечно я красил его одной краской – либо белой, либо черной; теперь-то я буду его принимать во всем многообразии оттенков.
Направляясь к его дому, я хотел привлечь отца к началу моего правления, посоветоваться насчет кое-каких решений, а заодно и смягчить для него уход от дел.
Когда я вошел, он встретил меня громким смехом:
– А-а, Ноам, мне уже гораздо лучше.
– Вот и хорошо, отец.
Он протянул мне чашу с вином:
– Нура рассказала мне про твой бой с Робюром. Твоя рука не дрогнула. Я горжусь тобой.
– Я должен был это сделать.