Влаам, хоть мы об этом и не говорили, разделял мое мнение. А вот Тибор наблюдал осуждающе.
– Вот ведь самозванец! – как-то вечером процедил он сквозь зубы.
– Ты, Тибор, врачуешь тела. А Дерек врачует души.
– Я врачую тела, не пытаясь всучить людям невесть что. А вот он врачует души, болтая невесть что.
– Души податливее, чем тела…
– Более подвержены манипулированию! – явно уязвленный, заметил он.
Я с трудом понимал поведение Тибора по отношению к Дереку. С одной стороны, Тибор испытывал определенную жалость к «этому несчастному», с другой – не мог ни видеть, ни слышать его. Когда я попросил Тибора объяснить мне, в чем дело, он отрезал:
– Не будем больше говорить о Дереке. Он – неизбежное зло.
Для меня же то, как он лелеет ребенка и утешает наших попутчиков, было необходимым добром.
* * *
Все прекратилось неожиданно.
Ветер унесся вдаль, Волна ослабела, шум в подводных глубинах заглох.
Это спокойствие встревожило нас. Оно наступило чересчур внезапно. Мы бы перепугались меньше, если бы ужасы убывали медленно, да: мы привыкли жить с ними, привыкли оценивать их, даже поощрять. Резкое прекращение военных действий заставило нас опасаться какой-то хитрости: как будто последний, решающий удар подстроил нам ловушку за этим необычным затишьем.
Я осторожно выбрался на палубу.
Светало. Меня ослепило ясное, отраженное волнами солнце. Я заморгал, чтобы глаза привыкли к этому буйству света, воздушного и текучего.
Волны вокруг меня стихли. В утомленном Ветром небе не было ни облачка. Ни одна птица не щебетала в его лазури и не прорезала ее своими крыльями. Тишина казалась девственной, робкой.
После неистовства яростных ливней ласково плескалась вода. Я видел Озеро, где прежде так часто бывал, немного более возбужденным и трепещущим, но не враждебным.
Успокоившись, сердце мира билось ровнее.
Одновременно с физическим затишьем я ощутил покой в душе. Боги и Духи больше не сражались, Волна и Ветер отступили, светило солнце, Озеро возвращалось к своей привычной мечтательности. Прекращение военных действий вызвало во мне острое ощущение блаженства – не радости, ничто во мне не искрилось, не пело и не плясало, – но глубокой признательности, чудесного утешения.
Выздоровление не всегда приводит к возвращению в нормальную жизнь – скорее это преодоление определенного этапа; недуг обучает; из него выходят повзрослевшими. В то утро я не просто воротился к жизни – я заново познавал ее, открывал ее для себя, выявлял ее неведомые мне доселе ценности.
Ко мне присоединилась Нура, и, взявшись за руки, мы стали созерцать пейзаж.