Я слушал с упавшим сердцем: хотя видом своим доктор не выражал ни сомнения, ни недоверия, его доводы до крайности меня встревожили. Хотя и не столь определенные, как подозрения сержанта Доу, они все равно выделяли мисс Трелони из круга остальных участников событий, а в деле столь темном привлечь к себе особое внимание – значит стать главным подозреваемым, если не сразу, то в конечном счете. Я почел за лучшее ничего не говорить. В такой ситуации молчание поистине золото. Если я промолчу сейчас, возможно, впоследствии мне не придется лишний раз оправдываться, объясняться или отказываться от своих слов. Посему в глубине души я был рад, что манера, в которой собеседник излагал свои мысли, не предполагала никакого отклика с моей стороны – по крайней мере, пока. Доктор Винчестер, похоже, не ждал от меня ответов на поставленные им вопросы, и, когда я это понял, на сердце у меня полегчало, сам не знаю почему. Некоторое время он сидел молча, подперев рукой подбородок и хмуро уставившись в пустоту. Про сигару, слабо зажатую между пальцами, он давно уже забыл. Потом ровным голосом доктор продолжил свою речь с того самого места, где прервался:
– Вторая же линия рассуждений – совсем иное дело. Двинувшись по ней, мы должны забыть все, что имеет отношение к науке и опыту. Признаюсь, она по-своему притягательна для меня, хотя каждая следующая мысль уводит в такие фантазии, что мне всякий раз приходится одергивать себя и вновь решительно смотреть в лицо фактам. Иногда я задаюсь вопросом: а вдруг бесплотная субстанция или эманация в комнате пациента оказывает и на меня такое же воздействие, как и на всех остальных – на того же сержанта Доу, к примеру? Конечно, если речь идет о некоем химическом веществе – скажем, наркотике в летучей форме, – эффект может быть и кумулятивным. Но, с другой стороны, что же там может вызвать такой эффект? Воздух в комнате насыщен запахом мумий – оно и неудивительно, ведь там полно разных реликвий из гробниц, не говоря уже о настоящей мумии животного, на которую нападал Сильвио. Кстати, завтра я проведу с ним эксперимент: я наконец отыскал забальзамированного кота в одной антикварной лавке и завтра утром заполучу его в собственность. А когда доставлю сюда, мы выясним, действуют ли у животного видовые инстинкты в отношении сородича, умершего пять тысячелетий назад… Однако вернемся к теме нашего разговора. Эти специфические запахи обусловлены наличием веществ и соединений, пресекающих естественный процесс разложения, как многовековым опытным путем установили древнеегипетские жрецы, выдающиеся ученые своего времени. Для достижения этой цели применялись самые сильные субстанции, и вполне вероятно, что сейчас мы имеем дело с неким редким веществом или соединением, качества и свойства которого давно забыты и недоступны пониманию в новейшую эпоху, куда более прозаичную. Интересно, есть ли у мистера Трелони какие-либо мысли или хотя бы предположения на сей счет? Я точно знаю лишь одно: худшей атмосферы для пребывания больного невозможно представить, и я восхищаюсь решимостью сэра Джеймса Фрира, отказавшегося заниматься пациентом в таких условиях. Распоряжения, которые мистер Трелони оставил дочери, и предусмотрительность, с какой он – через поверенного – настаивает на своих требованиях, заставляют предположить, что он по меньшей мере о чем-то догадывался. Создается даже впечатление, будто он ожидал чего-то подобного… Очень хотелось бы разузнать об этом хоть что-то! Безусловно, из его бумаг мы смогли бы кое-что почерпнуть… Задача, конечно, не из простых, но никуда не денешься. Пациент не останется в нынешнем состоянии навечно, а если с ним что случится, непременно будет полицейское расследование с тщательным изучением всех обстоятельств дела… Дознание установит, что на мистера Трелони было совершено три покушения. А за отсутствием явных улик придется искать мотивы.