И я, уважая право своего товарища на молчание, никогда больше не заводил с ним разговоров о дочери. Впервые я увидел мисс Трелони только сейчас, в вашем присутствии.
Когда сокровища, которые мы… гм… забрали из гробницы, были доставлены сюда, мистер Трелони самолично разместил в доме все предметы. Мумию – правда, без оторванной кисти – он положил в большой саркофаг из бурого железняка, что стоит в холле. Этот саркофаг был в свое время изготовлен для фиванского верховного жреца Уни и, как вы могли заметить, сплошь покрыт резными письменами, содержащими самые выразительные мольбы и призывы к древним богам Египта. Все прочие артефакты из гробницы мистер Трелони разместил в своей комнате – в том числе, по каким-то своим соображениям, и руку мумии. Полагаю, он считает ее самым ценным экспонатом своей коллекции, кроме разве что одной реликвии – огромного рубина, который он называет сокровищем семи звезд и хранит в сейфе, надежно запертом на хитроумные замки, как вам известно.
Возможно, мой длинный рассказ утомил вас, но я должен был войти в подробности, чтобы вы поняли все события, происходившие вплоть до нынешнего дня. Лишь спустя долгое время после моего возвращения в Лондон с мумией царицы Теры мистер Трелони вновь заговорил со мной на эту тему. Со времени той нашей экспедиции он неоднократно бывал в Египте: иногда со мной, иногда один, – и я тоже совершил несколько путешествий туда, по собственному почину или по его поручению. Но за все это время – без малого шестнадцать лет! – он никогда не затрагивал сей предмет без особой на то причины.
Однажды рано утром мистер Трелони срочно вызвал меня к себе. В ту пору я занимался кое-какими исследованиями в Британском музее и снимал квартиру на Харт-стрит. Когда я к нему явился, он пребывал в крайнем возбуждении. Таким я не видел своего товарища еще ни разу с тех пор, как он получил известие о смерти жены. Он тотчас же провел меня в свою комнату. Ставни на окнах были закрыты, и шторы опущены: ни единого дневного луча не пробивалось внутрь. Обычные светильники в комнате не горели, но она освещалась семью электрическими лампами – каждая мощностью не меньше пятидесяти свечей, – расположенными вдоль одной стены. На середину помещения был выдвинут столик из гелиотропа, на котором стоял семигранный ларец. В ярком свете ламп ларец выглядел поистине восхитительно; казалось, он и сам источает сияние из своих недр.
«Ну что скажете?» – взволнованно спросил мистер Трелони.
«Он похож на огромный драгоценный камень, – ответил я. – И если часто так выглядит, иначе как «волшебный ларец чародея» его не назовешь. Такое впечатление, что он – живой».