Жизнь со смертью визави (Цветков) - страница 14

На первую страницу
Когда мой друг по Будапешту
бродил в ночи и пил вино,
я дома кис, смотрел в окно,
лелея слабую надежду
окончить начатый роман.
И в этом тщении немалом
служил мне шатким пьедесталом
промятый задницей диван.
Но мысли в голову не лезли,
язык горел от табака,
и импотентская тоска
меня кромсала сотней лезвий.
Да, думал я в который раз,
искусство схоже с онанизмом, —
лишь истощенье организма
венчает творческий экстаз.
Хоть на земле никто не может
творца блаженство разделить,
но похоть тайная творить
его до самой смерти гложет.
Он духом в вечность погружён,
хоть знает счёт своим минутам.
Он одиночеством окутан
за то, что сердцем обнажён.
А даром или же недаром
жизнь серебрилась на виске —
рассудит Бог… И налегке,
присев у стойки в кабаке,
читает друг стихи мадьярам.

Бывает миг

Бывает миг (он всех ненужней):
жизнь улыбнётся мне тайком
улыбкой женщины замужней,
идущей с мужем-тюфяком.
И я, как ветреный пройдоха,
замру, тая победный крик.
…А верная жена со вздохом
поправит мужу воротник.

Заблудившийся ветер

Заблудившийся ветер неслышно качнул
занавески серебряный купол.
Словно странник слепой, руку он протянул
и лицо моё мягко ощупал.
Он повесил на клён жёлтый плащ сентября,
рассказал про дорожную скуку…
Что ж, бродяга, коль ищешь ты поводыря,
я готов — на, держи мою руку!
Это бледное небо — пустыня пустынь,
ты, наверно, устал там скитаться…
В нём не слышно ни тихого зова святынь,
ни весёлых речей святотатца!
Хочешь, ветер, с собой я тебя поведу,
прямо в сердце осенних распутий, —
слушать сонных лягушек в заглохшем пруду,
с серебристой дорожкою ртути?
Мы повесим стеклянные бусы дождей
на худые ключицы раките.
Вместо старой тоски позабытой своей
мы отыщем ещё позабытей.
Пой же в сердце тоска! Все равно для любви
небо ночью на звёзды так скупо!
Только что это я?.. Я один… И обвис
занавески серебряный купол.

Колючий снег

Колючий снег. Не отстраниться.
Не отмолить. Не встать с колен.
Зимою вырваны страницы
судьбы из книги перемен.
Наверное, в руках у Парки
вдруг порвалось веретено.
И памяти крушатся арки.
Все предано. Все сожжено.
Карай, зима! Я сам разрушил
любви спасительный ковчег.
О, есть слова, что ранят душу,
как этот беспощадный снег!
Карай — приму без сожаленья.
Уже я сам забвенья жду,
как могут жаждать искупленья
земля в снегу, душа в аду.

«Доверяю карандашу…»

Доверяю карандашу
только то, что нельзя стереть:
я стихи потому пишу,
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
что меня ожидает смерть.

Тайна

Философ тщится снять оковы
вещей с загадки мировой.
Учёный муж законом новым
сцепляет звенья тайны той.
Поэту ж Богом уготован
от века к веку путь иной:
Следующая страница