в этот час на тротуарах.
Тлеет жёлтыми огнями
многоярусная тара,
а над нею — километры
ноздревато-серой пены.
Всей столице ночью ветры
вскроют реки, словно вены.
Пусто в капищах и храмах.
Вся Москва — как панорама:
Васька, Ванька, Мавзолей…
Жить не стало веселей.
Вечер слизывает тени
пробегающих прохожих.
«Нет, сегодня я не гений», —
пишет Блок в дневник, быть может.
И никто не знает, кроме
вездесущего Минздрава,
что сегодня сдох в роддоме
мальчик — тёмный и кудрявый.
Белый заяц, белый мел,
белый саван тоже бел.
Чёрный вечер, чёрный снег…
Жил и помер человек.
Злой ребёнок в подворотне
на тебя взирает косо.
У него в глазах сегодня
знак вопроса без вопроса.
Как железо о железо —
взгляд о взгляд. Мы всё простили…
Он за то бы нас зарезал,
что не мы его родили.
Жили-были мама с папой.
Дан приказ ему на запад.
А потом мотать свой срок
он поехал на восток.
Улица. Фонарь. Аптека.
Вышел Гамлет, вынул «Winston».
Все о-кей у человека
(я хотел сказать, у принца).
В этой жизни сплошь и рядом
несюжетные мотивы:
он приехал не за ядом, —
он купил презервативы.
Выделю одним абзацем:
чтобы быть, а не казаться,
чтоб времён не рвалась нить,
нужно баб осеменить.
У тебя такие груди,
у тебя такие бёдра,
что мужского пола люди
на ногах стоят нетвёрдо.
Друг меня обидел сильно:
с бодуна проснулся еле —
вас вдвоём нашёл без сил на
чёрном бархате постели.
Сколько волка не корми —
съест козлёнка, черт возьми.
Сколько бабу не ласкай —
всё равно поднимет хай.
Там коты орут на крыше,
здесь вовсю орёт приёмник.
Жизнь расклеена афишей,
о которой и не вспомнят.
Что-то грустно… Водки, что ли?..
Этой ночью малый некий,
закусив губу до боли,
вскроет вены, словно реки.
Вышел Ленин из тумана,
вынул ножик из кармана.
Вот и утро нежным светом
красит в ванной труп раздетый.
И мне кажется, как будто
у него улыбка Будды…