– Красивая семья…
Кроу забрал у меня снимки и положил их на столик, что стоял между нашими креслами. Взгляд, направленный на огонь, вдруг сделался мрачным, задумчивым и злым.
– Она переехала ко мне после смерти родителей. И жила здесь много лет, пока ее не похитил Боунс. А после ее смерти этот дом стал для меня чужим. И сейчас чужой…
Я не могла в полной степени понять его потерю: у меня не было родного брата, не было родителей и семьи с самого начала. Моя боль имела совершенно иное происхождение. Мне нечего и некого было терять, а Кроу имел все и все потерял.
– Прости…
Мне надо было бы сказать что-нибудь получше этого «прости», но, когда доходит до подобных душераздирающих моментов, уж ничего не поделаешь.
– Но мы заставим его расплатиться сполна за все, что он совершил. Мы отомстим ему за Ванессу.
– Может быть… – прошептал он. – Но она останется мертва навсегда. И мои родители тоже.
Я дотронулась до его руки:
– У тебя есть я. И буду всегда.
Он посмотрел на мою руку, и наши пальцы вновь соединились.
– Ларс сказал мне, что ты никогда не плакал по ней…
Я не совсем понимала смысл этого выражения.
– Я не ходил на ее похороны, – произнес он, глядя в огонь.
– Почему?
Он слегка качнул головой:
– Потому что… впрочем, неважно. Не хочу об этом говорить.
– Пожалуйста, скажи.
Я должна была знать это. Ради него. И ради себя.
Кроу убрал свою руку:
– Нет. Оставим эту тему.
Затем он налил себе бренди и залпом осушил стакан. Он полностью закрыл от меня свое сердце, не захотел впустить меня в свою душу. Наш путь перестал быть единым, и образ Кроу темнел, медленно исчезая, уходя из реальности. Он был ничем. Он хотел быть ничем. И стал ничем.
Целую неделю я жил в какой-то тьме. Отстранился ото всего, ни о чем не думал и страдал в тишине, ждал, пока это пройдет.
Пуговица постоянно была рядом, но со мной не разговаривала. В самом деле, мы вообще за все это время не проронили ни слова.
Я вновь переживал каждый поворот моей жизни, пока отчаяние не оставило меня. Я очень много думал о Ванессе, и поток эмоций унес меня. И этого было достаточно, чтобы тонуть в нем – снова и снова.
Наконец, мне удалось справиться с собой. Как выяснилось, на это потребовалась целая неделя. Я даже не мог вспомнить, чем я занимался все эти семь дней. Не помнил, что ел, не помнил, что делал на работе. Кейн изменил своему обыкновению и не выходил на связь. Вероятно, он что-то почувствовал, как брат чувствует брата.
Как-то вечером после обеда я, наконец, смог заговорить.
– Прости меня, – сказал я, глядя прямо в глаза Пуговице. – Я просто…