Тойво не удивился и даже не расстроился. Он никогда в глубине души не мог довериться своему желанию посетить Выборг. Желание-то было всегда, вот только страха увидеть то, что он не видел столько десятков лет, было больше. Страх порождал реалии, выраженные в одном единственном вопросе: а дальше — что? Ответов не было.
Тойво не стал возражать, не стал он и просить. Пусть будет все так, как должно быть. Он кивнул головой и снова уставился в окно.
Через полчаса агент тихо сказал ему «пора», и они вышли на перрон, где никому не было дела ни до канадца, ни до кагэбэшника. Единственный человек, который мог хоть как-то озаботиться выявленным иностранцем вне разрешенной тому для выгула территории, был майор Кочнов Борис Иванович.
Борис Иванович проверил документы у Антикайнена, потом, совершив несколько звонков в Питер, проверил подлинность того, что Джон Хоуп — это Джон Хоуп. Потом он вызвал машину и сказал, легко перейдя на английский язык:
— Мы Вас вывезем в Ленинград, передадим нашим сотрудникам гостиницы «Англетер», где остановилась Ваша группа, а они примут установленные протоколом меры.
Тойво ничего не ответил. Теперь, в сущности, делать ему в Советском Союзе было нечего. Выдворят из страны — пожизненно, либо на десять лет — до лампочки. Сделают в подвале на Литейном маленький пуф-пуф — уже не страшно. Уже даже интересно, чем все закончится.
Его усадили в автомобиль самого злобного вида под названием «Волга», майор Кочнов расположился на переднем сиденье, давешний комитетчик — рядом. Водитель бесстрастно пошевелил розовыми ушами — и они поехали. Никто не произнес ни единого слова.
Снег был все такой же грязный, вороны все так же морщили свои носы по ветру, люди, встречающиеся по пути, шли по своим людским делам, машина скрипнула тормозами и уткнулась в сугроб перед кованной монументальной изгородью.
— Леша, проводи буржуя, — сказал Борис Иванович.
— Яволь, — ответил Леша, вышел из машины, обошедши ее кругом, открыл дверцу для Тойво. — Шнель.
— Матка, яйки, партизанен, — хмыкнули розовые уши водителя.
Никакой враждебности по отношению к себе Антикайнен не ощутил. Зато он ощутил чувство величайшего волнения: старая ограда с элементами художественного литья не могла огораживать управление внутренних дел, либо иное казенное учреждение. За ней могло располагаться только кладбище, причем такое же старое, как и сама кованая изгородь.
— Сколько у меня времени? — спросил Тойво у Кочнова.
— Немного, — через приоткрытое окно «Волги» ответил тот.
Ноги не дрожали, слезы не наворачивались, никакие спазмы не затрудняли дыхание, поэтому ступая по узкой тропке ко входу, Антикайнен осенил себя двуперстным крестом и пробормотал на финском языке: «Господи, дай мне память, чтобы найти, дай мне силы!»