Финских книг, несмотря на то, что курсантов-финнов наличествовало изрядно, было раз-два и обчелся. Вероятно, финское книгоиздание отчего-то тормозилось. На шведском — пожалуйста, но на шведском читать неинтересно: ни черта не понять, чего там шведы пишут, кого склоняют!
На 14 ноября в школу прибыло 141 человек, ожидалось еще сколько-то, чтобы получилось заявленное количество в двести штыков. 29 человек командного состава почему-то каждый раз выдавал разную цифру ожидаемых обучаться, а 23 преподавателя стояло на своем: пятьдесят девять — и баста. Под это дело выделили целых 14 винтовок, нецелые винтовки к учебному процессу не допускались. Тотчас же сформировались учебные группы: 4 — пулеметные, одна — артиллерийская, 3 — саперно-строительные. В первые распределились по 15 воинов, во вторую — четырнадцать, в третьи — по двадцать. Куда-то задевалось еще семь курсантов.
Вообще, каждое построение с перекличкой знаменовалось не только мечтою о Знамени, но и разногласиями в подсчетах курсантов. Их было то больше, то, в основном, меньше списочного состава. Будто они как-то периодически пожирались самими собою, а иногда так же почковались. Попытки пофамильной корректировки не приводили ни к чему. «Все курсанты на одно лицо», — кричал дежурный после проверки, но людей все равно было в несоответствии соответствия.
Кстати, мечта школы командиров однажды воплотилась: 23 апреля 1919 года ЦК Финляндской компартии вручил курсам Знамя. ЦК Российской, либо латышской, либо азерибаджанской компартий на Знамя так и не подвиглись. Флажки давали, буденовки — но разве это идет в какое-нибудь сравнение с настоящим кумачовым полотнищем! Финны расстарались, даже суровый вечно бухой матрос Черников расчувствовался.
Тойво после Съезда комсомола никак не мог прийти в себя. Все-таки излишнее внимание, лишние взгляды, лишние оценки так прилипчивы, вполне оправдывая определение «сглаза». Сглазили его, это и ежу понятно.
Он взял увольнительную на субботу-воскресенье под предлогом встречи с комсомолками, уныло козырнул в ответ на кривую усмешку дежурного офицера и отправился на трамвае в сторону взморья Финского залива.
Было все так же хмуро и холодно, море угрожающе шумело, тростник вяло качался из стороны в сторону под небольшим ветром. Вокруг — никого. Конечно, поздней осенью мало находилось любителей получить порцию простуды, окунувшись в сырость и промозглость. Разве что чайки, нахохлившись, сидели на выброшенном плавнике, обточенном волнами, да думу свою думали: а не полететь ли нам, пацаны, на помойку, отужинать там, с воронами перемахнуться?