— Как там спел монах, залезая внутрь? — спросил, воодушевляясь, Бобчинский.
«Нас не даром зовут пионэрами удивительной страны.
Это значит, ребята, мы первыми в каждом деле быть должны!»
Только спел ее не Игги, а Тойво, поддавшись на сиюминутную слабость.
Монах же перекрестился и сунулся в нору с самым решительным видом.
Ничего страшного он не ожидал. Все самое страшное могло ожидать его. Стоило лишь обратно загреметь в лагерь.
Игги верил в своих предков: их наследие, даже несколько превратно используемое, не должно быть во вред. Может, не совсем, конечно, на пользу, ну, да что теперь полезное? Вон, курево, говорят, пагубно для здоровья. Или алкоголь. Однако в тюрьмах от этого не помирают — там голод, холод и побои. Но про их тотальный вред принято не говорить.
Монах встал перед вещим камнем на колени, полюбовался пару секунд отражением в нем пламени свечи, а потом так же на коленях пошел вперед, не отводя взгляда от фотографии некоего Рериха. Большой, видать, человек, коли к нему за тридевять земель люди идут. У такого либо здоровья ищут, либо мудрости. Здесь, вероятно, имеет место мудрость и еще что-то такое, непознанное. Сексуальная потенция. Шутка. Монахам ничто человеческое не чуждо.
Игги шел на коленях, потом даже немного притомился. Не догадался свечку с собой прихватить — вокруг все также темно, как, понятное дело, где. Позвольте, но ведь горел же огонек перед камнем! Да потух, вероятно.
Он посидел немного на корточках, не больно-то привычно передвигаться таким вот способом. Вокруг — ни зги не видать. Да и нет у него той зги! Монах пошарил вокруг себя руками и ничего не нащупал — пусто, как, понятное дело, где. А, вообще-то, вовсе непонятно — где?
Игги прошел еще немного, протирая себе колени, а потом осторожно поднялся на ноги. Чего ползать, если можно гордо выпрямиться? Ну, чтобы было по-настоящему гордо, нужно еще заявить о себе во весь голос.
— Ку-ку! — сказал он негромко.
В ответ никто не прокукарекал.
— On-ko Petroskoi kaunis linnaine!
Это монах пропел уже во весь свой голос, прислушиваясь. Ответ пришел незамедлительно. Точнее, не ответ, а эхо. Эхо прилетело, слабенькое, но вполне различимое. Значит, есть и стена, которая отражает звук. Или что-то наподобие.
Игги выставил одну руку перед собой, а другую направил в сторону. Сделал один нетвердый шаг, а потом другой — потверже. Можно сплясать. Где? В камне? Он глубоко вздохнул, словно боясь, вдруг, оказаться в толще твердой породы без всякого доступа живительного кислорода. Но ничего — жить можно.
Про то, что за ним по пятам должен следовать Блюмкин, он даже не вспоминал. Также из головы совсем вылетели некоторые детали его гардероба, как то — «сапоги железные» и «хлеб железный». Игги вспомнил обо всем этом несколько позже, когда увидел где-то впереди посреди тьмы ограниченные невидимой аркой мерцающие ярчайшие звезды, какие ему ни разу до этого не доводилось видеть.