Бокий вспомнил об Антикайнене, ну, а поделившись некоторыми воспоминаниями с Барченко, решил: это то, что нам нужно. Ну, а Александр Михайлович со свойственной ему экспрессией воскликнул:
— Кровь! Кровь! Все дело в крови!
Самым сложным было уговорить Блюмкина, но тот внезапно воодушевился сам. Как донесли одни внимательные люди: импульсом к этому послужила встреча с одним странным субъектом, которого покойный Тынис обозначил, как Куратора. Встречался эстонец с ним, или иным образом знал? Теперь уж не выведать, спекся Тынис.
Да и пес с ним, с этим Куратором, пес с ней, с организацией «Дуга» — раз они нигде не пересекаются, стало быть, блюдут разные интересы.
Еще больше удивился Барченко, когда Бокий поведал ему о том, как быстро Антикайнен догадался о целях их экспедиции.
— У него определенно имеется связь с ноосферой. Может, он сам того не знает, но это не играет роли. Отличный проводник!
Теперь на Анзере товарищ Глеб собирался довериться чутью красного финна, заранее подготовив специалистов, которые будут, не вдаваясь в подробности, искать неведомо что и неведомо где с применением всех технических новшеств и своих парамедийных способностей.
— Ну, куда теперь?
Вопрос Бокия послужил сигналом к тому, чтобы выходить из пустовавшего скита.
— Пошли к тому месту, где жил монах, — за всех ответил Блюмкин. — Гроб-то сохранился?
Вообще-то под гробом подразумевалась некая пещера в скале. Это пока таких пещер незанятых хватало — они считались гробами. Позднее по мере расселения людей с этим начались проблемы. Но человек всегда найдет выход. Ящик из струганых досок — чем не гроб? Человек из лона матери приходит, поживет, сколько положено, да и в другое лоно уходит — в мать-сыру землю. Через тот пресловутый гроб в разных его проявлениях.
Могила монаха-отшельника как раз сохранилась, рядом же пещерка, где нашли его нетленное тело.
— Позвольте, — удивился Игги. — Две могилы, однако, должны быть.
— Это как? — вопросил Яков.
— Ну, первая — Елеазара Анзерского, преподобного отшельника, вторая — Иисуса. Они же тут обитали, совершая пустынный подвиг, каждый — свой.
— Вместе? — спросил Добчинский.
— По очереди, — попытался объяснить Игги, но осекся. — Каждый в свое время.
— А кого тогда камнем по голове? — попытался уточнить Бобчинский.
— Елеазара, — потерянно ответил монах. — Чего-то все запутано.
Путаница, пронесенная через века трудами определенных людей делается фундаментальной историей. В историю, которую пишут в учебных пособиях, принято не верить. Историю, которую пишут в учебных пособиях, принято допускать. Все равно она в большей степени — вранье.