Жюльет спросила, когда я смогу помочь ей с фильмом. За несколько недель, которые я провела с Брижит, она проделала выдающуюся работу: сценарий был уже готов, и она хотела поскорее приступить к съемкам. Брижит с Давидом вот-вот должны были вернуться, и я не решалась пообещать Жюльет целые выходные – вдруг я понадоблюсь Брижит? Поэтому я снова придумала отговорку – сказала, что мне нужно сначала спросить у Анук, а потом у Тео с Матильдой, которые жалуются, что мы редко с ними видимся.
– С каких это пор ты понадобилась своей матери? – поинтересовалась Жюльет обиженно.
– Она готовит новую постановку к лету. И это важно, потому что она будет делать моноспектакль. Автобиографический. Она хочет почитать сценарий со мной.
– Я могла бы помочь ей, – предложила Жюльет.
– Это очень великодушно с твоей стороны, но она не любит делиться своей работой. Она и со мной-то не очень делится.
Еще одна ложь, потому что Анук никогда не репетировала со мной. Она учила текст самостоятельно.
– Фильм может подождать пару недель, – сказала Жюльет. – Мне в любом случае надо еще над ним поработать.
Я извинилась, стараясь говорить непринужденно.
– Ты же не злишься на меня? – спросила она.
– Нет, ничуть. Просто устала от всей этой учебы.
Для меня было лучше не позволять этим двум мирам пересекаться, а для Жюльет – не знать о моей дружбе со взрослой женщиной, о книге, которую мы писали, обо всех этих рассказах о папе. Она могла бы разочароваться во мне, если бы оказалось, что во мне уживаются противоположности, если бы она узнала, что я храню от нее секрет. Я с некоторым облегчением отметила, что она уже не спрашивает, догадываюсь ли я, кто дал ход всей истории с папой. Я всегда нервничала, когда кто-нибудь упоминал об этом. По ночам этот вопрос крутился в моей голове.
Несколько дней спустя мне приснился жуткий сон о папе. Его ранили в живот, а когда я зажала рану, кровь еще сильнее заструилась у меня между пальцев. Я перевязала его живот полотенцем. Он не кричал от боли, но я знала, что он умирает. Я видела это по его глазам: радужки мутнели. Я считала секунды, продолжая надеяться, что он будет жить вечно. Он был ранен, но еще жив. Я держала его в объятиях, но как я могла его успокоить? “Papa”, – сказала я, крепче прижимая его к себе. У меня вырвался слабый всхлип. Во сне я видела его глаза, бледно-серые, но само лицо расплывалось, утратив свои черты – ни подбородка, ни лба, ни больших ноздрей, по которым я могла бы его узнать.
Я разбудила Анук посреди ночи и рассказала ей о своем кошмаре. В холодном поту, дрожа, босиком, я стояла в дверях ее комнаты. Она приподнялась на локтях.