– Она была такая… такая душечка… ох! Гертруда, дорогая, давай больше никогда не будем ссориться.
Смерть подошла совсем близко, и в ее торжественном присутствии все прочие, не столь значительные предметы отодвинулись на второй план; Лили Уолсингем умерла и, бывшая недавно их веселой подругой, приобрела внезапно в неземном свете смерти ангельский, внушающий трепет облик.
– Кто бы мог подумать, мэм, что это вот-вот случится, – заговорила горничная, – бедная девочка! Но правда, мэм, прошлой ночью в пламени свечи три раза показывался саван, и я брала свечу и поправляла фитиль – вот так, ногтем, потихоньку от миссис Хини, чтобы она не расстроилась из-за своего ребеночка, который лежит дома больной оспой; я и в самом деле думала, что этот знак указывает на него, но человек предполагает, а Бог располагает… смерть никого не минует – Господи помилуй… каждому придет его час, и старому и малому, мэм; и я вот о чем, мэм: они в Вязах и знать не знали, что она так плоха, – пусть нынче ей мирно спится на небесах. Все произошло в один миг, мисс; она как будто бы попыталась сесть, опираясь на подушки… с улыбкой протянула ручки, и все кончилось… бедная крошка… все ее жалеют. Слуга, который принес записку, умывался слезами у нас в холле.
Бедняки приходили к дверям и безыскусно высказывали скорбь – все они горевали от души… «Его преподобие был очень добр, но он и помыслить не мог, вы ведь понимаете». Да, это была правда: «ее все жалели». Когда следующим утром великолепная Магнолия выглянула из окна, глаза ее были красны, а жизнерадостный маленький доктор Тул говорил в клубе:
– Ах, сэр, второй такой не было… эта крошка была прирожденной леди… редкостная красавица… и лучше всех на свете. Город мог ею гордиться, с какой стороны ни посмотри, сэр.
И доктор громко заплакал, и старый майор О’Нейл, тихий и молчаливый офицер, всхлипывал потихоньку, опираясь локтем на каминную полку и глядя в огонь. И Тул сказал:
– Не знаю, как я буду теперь проходить мимо этого дома.
И многие чувствовали то же самое. Маленькой Лили там больше не было… Вязы преобразились… лишились света и благодати… это были теперь просто темные старые деревья.
Каждый искал возможность тем или иным способом выказать свое уважение и любовь доброму старому пастору. И, я уверен, он их понял, ибо почтительное и сердечное отношение говорит само за себя. Приглушенные расспросы у дверей, переданные потихоньку через слуг предложения чем-нибудь помочь и прочие подобные неумелые свидетельства горячей, хотя и бесплодной, симпатии звучат в годину бедствий как сладостная ангельская музыка.