Да и что изменилось бы, поступи я по-своему? Разве поколение, бывшее свидетелем ее расцветавшей юности, не сошло уже давным-давно в могилу? Прибавь я ей несколько лет жизни, заметили бы мы сейчас какую-нибудь разницу? Когда честный Дэн Лофтус процитировал вслух стихи из Песни Песней, разве не звучали они для Лили утешительной эпитафией? Стань она женой капитана Деврё, какова была бы ее судьба? Лили не обладала стоически властным духом, способным выдержать крушение лучших надежд и ответить презрением на предательство. Природа, создавая ее бесхитростный характер, забыла вложить в него гнев и гордыню. Лили не смогла бы противостоять жестокому коварству, не смогла бы перенести утрату привязанностей, особо дорогих сердцу; неверность легкомысленного супруга сломила бы ее окончательно. Любовь мужа стала бы для Лили сутью и смыслом существования; лишенная семейного счастья, она поникла бы своей пленительной головкой, как северный цветок без лучей солнца, и погибла бы во мраке долгой ночи. Размышляя спустя многие годы над мудрыми путями Провидения, я понимаю, что лучшего выбора и не могло быть: прекрасная юная девушка, обреченная, казалось бы, стать жертвой, одержала на самом деле победу.
Паддок и Деврё, как мы помним, в тот богатый событиями вечер, обменявшись на крыльце крепким рукопожатием, вместо расставания повернули обратно и вновь поднялись по лестнице в жилище капитана.
Оказавшись у себя в гостиной, Деврё разом утратил сдержанность; заговорив о своем горе, он то бушевал в неистовстве, то впадал в смирение, то сыпал упреками и громовыми проклятиями, то внезапно умолкал и оцепенело глядел в одну точку; добросердечный Паддок хранил молчание, но неподдельное сочувствие другу заставляло его то и дело прикладывать к глазам платок: бывает так, что мы скорбим не о себе, а об умерших, и нам близки и понятны благородные движения души.
– На улице никого нет, Паддок. Я закутаюсь в плащ и отправлюсь в Вязы повидать священника.
Деврё поплотнее завернулся в свою военную накидку. Несчастье побуждает вести себя беспокойно. Как всяким страдальцам, тем, кого постигла невзгода, мнится, будто перемена места даст им облегчение: инстинкт толкает их бежать от беды. Паддок присоединился к капитану, и они молча зашагали рядом.
Перейдя мост, оба остановились у колючей живой изгороди перед облетевшими вязами, и тут Деврё заколебался, идти ли дальше.
– Хочешь, чтобы я пошел вместо тебя? – спросил Паддок.
Деврё в нерешительности тронул его за плечо, но потом мягко возразил:
– Нет, благодарю, Паддок, я пойду сам – да, сам, – и с этими словами устремился к входной двери.