Чем дальше я уходил, тем сильнее меня грызла мысль о том, что Стерк погибнет из-за моего бесчувствия. Хотя я и считал его мертвецом, терзания мои были неописуемы. Встретив у таверны „Королевский дуб“ двух солдат, я сказал им, будто случайно подслушал разговор, в котором упоминали офицера, лежащего раненым в Мясницком лесу – недалеко от парковой стены; я дал им полкроны, с тем чтобы они отправились на поиски. Взяв деньги, солдаты обещались исполнить мое поручение.
Я пересек Кровавый мост, сел в карету и поспешил к Льюку Гэмблу. О Стерке я ни словом не обмолвился – это было глупо, но даже Гэмблу я не решался вполне довериться. Я оповестил его о явлении М. М., то есть Мэри Дункан (под этим именем она содержала в Лондоне меблированные комнаты), заручился его профессиональным советом и отплыл в Англию. Арчи Дункан давно покинул Эдинбург, но я разыскал его в Йорке, куда он переселился из Карлайла. Он сильно бедствовал и потому обрадовался, когда узнал от меня, что Мадама сейчас в Дублине, где загребает большие деньги… Когда я вернулся домой, выяснилось, что меня разыскивают как беглого преступника за покушение на Стерка.
Не подозревая о случившемся, я не предпринимал никаких мер предосторожности, мы с Дунканом прибыли поздно вечером и направились прямо в контору Гэмбла, которая и послужила мне убежищем. Я там сидел взаперти и выбрался только однажды: мне пришлось, по необходимости, побывать в Чейплизоде. Я вышел из кареты на повороте дороги у Нокмарунского пруда, в парке. Ночь была ужасная: разразилась метель, помните, когда у Черной скалы потерпел крушение бриг. Я должен был раздобыть кое-какие бумаги, нужные мне для использования против Мэри Дункан. У меня оставался ключ от застекленной двери, внутренний запор был сломан, и я без труда проник в дом. Служанки, однако, засиделись дольше обычного и заметили меня. Я наказал им молчать и благополучно вернулся вместе с бумагами. Рискнув показаться на улице еще раз, я был взят под стражу по обвинению в разбое. На подозрения судью навели слова служанки.
Все это время я находился в тюрьме. Дата моего ареста и дата освобождения приведены ниже.
На этом черновой набросок оканчивается, внизу страницы – полагаю, собственноручно – выведены инициалы «Ч. Н.».
Наттер вышел из кареты у Мельниц приблизительно в половине пятого. Он не стал проезжать через весь Чейплизод, а из осторожности, решив как следует осмотреться, приблизился к дому со стороны Нокмарунских парковых ворот. Бедная Салли, словно обезумевшая героиня в трагедии, с неистовым воплем: «О Чарли!» – обвила руками его шею и от радости лишилась чувств. Наттер не произнес ни слова, но на руках отнес «душечку» (как ее обычно называла Магнолия) на диван и, бережно прижимая ее к сердцу, сам вдруг бурно разрыдался. Салли быстро пришла в себя и, заключив дорогого Чарли в объятия, обрушила на него бессвязный поток нежностей и восторгов, привести которые здесь довольно затруднительно. Наттер молчал. Он со слезами на глазах нежно обнимал жену и, неловко улыбаясь, кусая нижнюю губу, вглядывался в милое растерянное лицо, источавшее невыразимую словами привязанность: в каждой знакомой черточке, в каждой морщинке изрезанного временем облика таилась безмерная, бесконечная любовь… В доме царил счастливый переполох: сияющие служанки весело суетились, делали книксены, щебетали приветствия. Праздничный ажиотаж поверг в изумление даже подвыпившего кучера, стоявшего в прихожей.