В результате мы имели толпу во дворике, ледяную маску на лице Раймона и двух мокрых и слегка протрезвевших придурков на коленях перед его светлостью. Их туда пристроили телохранители, после того как на голову каждому выпивохе вылили по паре ведер ледяной воды из колодца.
Не знаю, то ли Раймон так пугал пацанов, то ли тут в принципе принято каяться и чистосердечно признаваться в своих грехах, но историю своего падения в объятия алкоголя парни поведали довольно внятно. Советчика, кстати, не сдали, сославшись на великое «не помню, господин».
И теперь Лиу с мрачным смирением смотрел в булыжники под ногами герцога, а Силье тоскливо вздыхал и отчетливо трясся, видимо сразу и от холода, и от нервного напряжения.
Раймон тяжело молчал, вокруг него ощутимо разливалось ледяное море с привкусом полыни и базилика. Он даже своим молчанием давил так, что проняло не только парней, но и зрителей: те очень быстро перестали галдеть и даже перешептываться.
— По тридцать плетей каждому, — наконец уронил герцог, и его слова упали в ледяное молчание как осколки айсберга, гулко и тяжело, сразу подняв волну тяжелого шепота мелких льдинок.
У меня затряслись коленки. Тридцать плетей… да он с ума сошел, что ли? Он сам те плети видел?! Я видела. На поясе у старшего конюха. И слышала множество страшных историй о том, как пятидесяти ударов таким ужасом хватает, чтобы взрослый мужик слег на несколько месяцев, а потом еще с годик был похож на бледную тень самого себя.
А пацанам и тридцати хватит, чтобы покалечить!
Ох, дура я, дура. Сто раз пожалею ведь… а что делать. Я все равно не смогу не думать о том, что в этом безобразии есть и доля моей вины.
— Ваша светлость… — Голос прозвучал хрипло, но достаточно громко для того, чтобы все ко мне обернулись, не только герцог, парни и зрители, но и дядька Жуй, который рванул было сквозь толпу к своим племянникам, наверняка намереваясь бухнуться в ноги Раймону.
— Ваша светлость… — Мозги отчаянно скрипели, стараясь подобрать подходящие слова. Да брюква его знает, это средневековье, вдруг не то ляпну и только хуже сделаю? — Ваша светлость, я прошу простить меня. Но это наказание несправедливо.
Раймон посмотрел на меня так, что в желудке появилось отчетливое ощущение воткнувшегося туда ледяного копья.
— Что. Ты. Сказал?
Ох, елки. У меня язык отнялся. Почти. Именно что почти…
— Ваша светлость, эти двое мои… — я не сказала «вассалы», потому что не была уверена, что не разозлю герцога еще больше тем, что замахнулась на привилегии настоящих дворян, хотя на кухне настоящая вассальная клятва в свое время никого не удивила — вроде как так и надо, — мои подопечные. Это моя вина, что они нарушили правила. Значит, мне и отвечать.