Я опустила глаза, видя, как моя правая рука нервно ломала пальцы на левой. Что-то я разнервничалась. У меня хватило смелости обернуться, и посмотреть в ему в глаза.
— Прощай, Оберон, — вздохнула я, чувствуя, как что-то внутри протестует. «В твоей жизни больше не будет чудес!» — кричало сердце, а я отмахивалась: «Ну и что? Без чудес намного спокойней!» «Ты больше никогда его не увидишь!» — почему-то занервничало сердце, а я отмахнулась: «Он мне никто!»
— Пообещай, что не будешь меня искать, — твердила я, глядя на узор его одежды и пытаясь отогнать мысль о том, как ко мне на работу завалилась Дикая Охота, распугивая всех клиентов и начальство. — Просто пообещай…
Почему-то голос дрожал, вот-вот готовясь сорваться в слезы.
— Обещаю, — зловещим голосом произнес Оберон. — Потому что ты никуда отсюда не уйдешь.
Я улыбнулась в ответ, глядя на него, а потом сделала шаг в сторону, облокачиваясь на балюстраду. Она вдруг словно поплыла под руками, а я потеряла равновесие, летя вниз. Меня успели схватить за руку, в тот момент, когда сердце оборвалось от ужаса предвкушаемого падения.
— Попрощаться, говоришь? — холодно произнес Оберон, сжимая кисть моей руки стальными тисками. — Попробуй.
Я видела, как светящаяся лента обвивает кисть моей руки, а вторая такая лента обвила его запястье.
— Что?!! Наручник? — возмутилась я, внутренне негодуя от такого решения. — Ах ты мерзавец!
— Или ты мне рассказываешь все, как есть, — послышался разозленный голос, а я с негодованием пыталась снять с себя волшебный наручник. — Не выйдет. Я хочу услышать правду. От начала и до конца. Как, где, кому и при каких обстоятельствах было загадано желание. Это раз. Причина бледности и нездорового вида. Это два! Пока я не выясню эти два вопроса, ты будешь все время находиться со мной. Я устал играть в загадки. Ты мне ничего не говоришь, ничего не рассказываешь, а следовало бы. Мое терпение лопнуло.
Зверек наныл смотрел на Оберона самыми грустными глазками на свете, роняя скупые слезки и шмыгая носом, вспоминая, что спорить с ним — аттракцион не для слабой нервной системы.
— Зачем? — грустненько спросил наныл, показывая пальчиком на наручник. — Я что теперь? Узница, да?
Гнев, который готов был в любой момент растереть меня в корм для рыбок, сменялся чем-то странным.
— А ничего, что мне бо? — жалобно произнес наныл в моем лице, снова поднимая глаза. — Мне бо…
Оберон менялся в лице, глядя на то, как я ковыряю пальчиком наручник. Это я сейчас не наручник ковыряю, а чье-то черствое и бесчеловечное сердце.
— Где болит? — спросил Оберон, убирая волосы с моего лица. — Отвечай, нытик мой. Так, не надо нос воротить. Где болит, спрашиваю!