— Совсем маленьким — это сколько тебе было?
— Шесть или около того.
Романза вздохнул. А Завьер подумал, что если бы они сейчас не оказались здесь, он не услышал бы этот звенящий смех. Над их головами с громким криком парила чайка. Огромный косяк черных и золотистых рыб кружил вокруг ската, вытворяя яростные пируэты.
Он слышал, что близ Мертвых островов есть места — не везде, но кое-где, — где тебе кажется, что ты почти добрался до берега, потому что вода становится черной, а рыбы белыми, и волны прибоя приобретают белые шапки, а водоросли чернеют сквозь толщу воды, и по мере того, как ты подплываешь к суше, небо словно выворачивается наизнанку: облака становятся черными, а небо белым, и протянутые к тебе руки, чтобы вытащить тебя на сушу, белые, и песок белый, как и местные дети, и ты видишь лишь белые зубы, белые десна и белую одежду, и черные ноги, и белые апельсиновые деревья, из плодов которых давят белый апельсиновый сок, и белых диких свиней с черными ушками или, наоборот, черных с белыми ушками, а временами, когда тебе кажется, что ты свихнулся, ты замечаешь серебряный проблеск или пурпурный, и возникает лицо местного жителя с острыми скулами и пронзительными глазами в розовом, оранжевом или черном обрамлении.
Завьер заглянул в глубину и затаил дыхание. Вода была черная, а рыбки — белые.
— Я скучаю по отцу, — кашлянув, признался Романза.
Все менялось на глазах. Мир терял все цвета — так мука высыпается сквозь сито.
— Он умер?
— Нет.
Этого слова было достаточно.
«О боже!» — воскликнул пролетавший мимо буревестник. Его крик напоминал этот возглас.
Романза потер губы.
— Я не нравлюсь себе таким, какой я есть. Мне все в себе не нравится!
— И что именно?
— Здесь какое-то время свет будет странным, — предупредил Романза. — Надо подготовить глаза. Два раза зажмурься.
— Я уже вижу, как меняется вода…
— Давай!
Зажмурился.
— Сейчас будем на месте.
Зажмурился снова.
Они были на месте.
Вздрогнув от неожиданности, Завьер поскользнулся, свалился со ската и погрузился в черную воду по пояс. А Романза изящно сошел с рыбы на бревно, а потом перепрыгнул на белоснежный песок. Сделай он пируэт, как цирковой акробат, и крикни «Анкор!» — это было бы уместно. На его лице снова заиграла улыбка.
Завьер опять зажмурился. Краем глаза он заметил, как, блеснув спиной, скат развернулся и неспешно поплыл в открытое море. Завьер побрел по колено в странной черной воде и, прикрывая рукой глаза от сверкающей белизны суши, дошел до кромки прибоя; голова все еще слегка кружилась, а в ушах все еще звенел небесный смех.