Он запрыгал на одной ноге, потом рухнул на пол, запустив пальцы Тан-Тану в пах.
Если бы вы, торопясь на вечернюю молитву в храм, заглянули в окно, то могли бы принять их за пару любовников. Потому что они были сплошь обсыпаны алыми плодами физалиса, похожими на конфетти или на храмовые колокольчики и символизирующими любовь.
* * *
Сонтейн лежала на сухом золотистом полу, раскинув руки и подняв колени. Тело потяжелело и стало каким-то непривычным. Она очнулась от сна, в котором летала. У нее были прозрачные крылья, и она кувыркалась в небе, используя сильные мышцы спины и с восторгом ощущая тяжелую твердь воздуха. Попишо под ней был виден как на ладони — с копошившимися жителями, похожими на муравьев.
— Привет! — сказала мать.
Она лежала на спине в той же позе, что и Сонтейн, так же раскинув руки, только смотрела в другую сторону, и ее макушка находилась в нескольких сантиметрах от головы Сонтейн. Обе были наги. Цвет стен гармонировал с темно-коричневой кожей матери и ее короткими черными волосами.
— Привет! — отозвалась Сонтейн. Она не могла лежать с открытыми глазами и не понимала, почему никого не смущает их нагота. — Привет! — повторила она, и обе задремали в золотистых тенях.
Так прошел месяц или два. Чтобы скоротать время, она рассказывала матери, как летала во сне. У нее были крылья, похожие на стрекозиные. Складывать их было не труднее, чем скрещивать руки на груди: они складывались обратно в лопатки и доходили до талии. Достаточно было чуть дернуть крыльями — и они вмиг раскрывались снова. Так выскакивает лезвие складного ножа или так можно подмигнуть симпатичному мужчине, «но только я, мамочка, так никогда не делаю!». Вот почему она всегда держала спину ровно — чтобы было не больно складывать крылья внутрь — и вот почему она так любила кувыркаться в воде, которая очень напоминала воздух. Но самым интересным и удивительным органом у нее был рот. Он мог растягиваться словно хобот, мог дотянуться до центра ее крыльев между лопатками и облизать их.
— Дар проявился так поздно, — пробормотала миссис Интиасар. — Ну и ну! Ты же не можешь так делать!
— Знаю! — отвечала Сонтейн.
Она была готова захлопать в ладоши, если бы могла. Мама, кажется, совсем не сердилась.
Так продолжалось месяц за месяцем. Она поняла, что не может замолчать и все время говорит, говорит. О мужчинах, которые ее напугали, а Данду не пугал, хотя она не могла понять, как же он умещался внутри ее, потому она все еще воспринимала свое тело как глаз, а его тело — как палочку или камушек. Она удивлялась, как дымные стены помогали ей откровенничать, рассказывая самое заветное. И ее удивляла мама, которая все это выслушивала. Она уже привыкла, что мамочка Инти всегда ее превратно понимала, перебивала, кричала, и как привыкла следить за своим языком и не болтать лишнего, так чем дальше, тем больше держать все в себе. Она научилась обходиться без материнских советов. Но это событие, последняя ночь перед свадьбой — это же материнское дело! Разве она не могла ради дочери осилить хотя бы это?