- А я, - раздался могучий сип, - Аксаков Сергей Тимофеич, Сергей Тимофеич Аксаков.
- Скажите, любезнейший, отчего это мне окуньки не даются? - вкрадчиво пролепетал голосок, и обладатель его вновь восторженно глянул на широкое ведерко, где краснопарусными кораблями ходили окуни.
Не повернув могучей головы, Аксаков взял его удочку, снял червяка, из которого чернело жало крючка, отер заскорузлые пальцы о траву, вскинул мохнатую бровь на человека и… крак… крак… сухой треск - и изломанный прутик плывет, не погружаясь, по течению, мимо обескураженного человечка.
- Это, сударь, не уда, а срамота. Извольте прийти ко мне в Абрамцево на чашку чая. Подберу вам уду, - и старик свистнул, удивительно точно подражая звуку забрасываемой лесы.
Встал, остались на песке правильные четкие вдавлины от сапог. Погромыхивая ведерком, медленно, величаво шел от берега, и чуть шевелились от ветерка сивые волосы из-под картуза.
Вот он дом - серый, деревянный, двухэтажный посредине, одноэтажный по бокам, средней руки помещичий дом, неказистый сравнительно с мраморно-колонными, отбрасывающими розоватые блики, как у иных. Неказист, зато уютен. Доходов немного, но недаром старик под веселую руку сказал: «Конечно, много нет дохода, Да здесь не о доходе толк».
Толк здесь был в ином. В мошне имелась малая толика денег, сколоченных бережливым стариком за всю жизнь, лишенную роскоши, хоть и вышел он из крепкой помещичьей семьи. Зачастившие летом в Абрамцево сыновья Константин да Иван привозили ораву молодых и горячих в своих убеждениях людей. И мошна худела, туже стягивалась веревкой, уходила на хлебосольные столы, на удобства и уют этим молодым да горячим.
Вот и сегодня, подходя к дому, старик услыхал знакомые голоса сыновей и братьев Киреевских. Как всегда, шел оживленный спор. Чуткое ухо уловило еще два новых - звонкий, чистый и - норвистый, глуховатый.
Ба, да неужто это сам Николай Васильевич Гоголь? Сердце старика радостно дрогнуло. Преодолевая неуклюжесть, он победил на одеревенелых ногах, с шумом распахнул одну, другую дверь… Так и есть: на фоне темной спинки дивана рисовался единственный, неповторимый профиль Гоголя.
Потом было как обычно.
- Хороши у вас окуньки, Сергей Тимофеич, - похваливал Гоголь. - Я таких и не едал, хоть и чревоугодник яростный.
- Ежели бы да сюда да мелко накрошенных шампиньончиков бы, как в былые, в Уфимской… - мечтал Аксаков.
- Грех, грех вам на душу, что не напишете хронику своей жизни. Мне бы ваш жизненный опыт!… - волновался Гоголь.
Аксаков недоверчиво глянул на этого, похожего на аиста, как бы клевавшего рыбу, человека, и понял, что да, написал бы тот книгу, от которой дрогнул бы мир.