Благословение же мое священническое Чернышевский сам просил ему преподать, в чем ему и не отказал я.
Протоиерей Василий Полисадов. 8 мая 1864 г.» (Дело, 438–439).
Очевидно, что исповедаться тюремному священнику ему было не в чем, тем более что связь тюремного капеллана с жандармами была очевидна. Но как человек верующий, он попросил священнического благословения, то есть понимая, что через рукоположенного священника возможна помощь от Бога, который даст силы пережить несправедливость. Существует одна из версий, что на месте казни он подпустил к себе священника и поцеловал крест. Правда, даже этот мемуарист увидел в принуждении НГЧ к поцелую креста оскорбление человеческого достоинства: «В каждом плакало оскорбленное человеческое достоинство: осужденный <…> должен был поневоле изъявлять разные знаки раскаяния, смирения и покорности: он целовал крест, символ того, в святость чего не верил, он становился на колени, без сопротивления дал себя привязать к столбу»[386]. Но Волховский был записной радикал, нигилист, а потому и убежденный атеист, впоследствии активный эсер.
Но не принимая власти и живущих около власти священнослужителей, Чернышевский находился в очень даже приязненных отношениях с обычными священниками. Хороша деталь, что написанный в Александровском заводе роман «Пролог» на волю переправил батюшка Стефан Попов. Сколько помнится, – писал Михаил Николаевич Чернышевский, – многие тексты отца, в том числе и «Пролог», доставил какой-то священник, приехавший в Петербург с Александровского завода.
Характерно такое же неприятие и в Вилюйске Чернышевским официального церковного человека – Якутского преосвященного и дружба с бедным священником. Владимир Вильямович Беренштам, адвокат, случайно оказавшийся в Вилюйске, расспрашивал жену жандарма:
«– Приезжал ли кто-нибудь из начальства проведать его?
– Да… Чернышевский не позволял мыть у себя пол, боялся сырости, – пол был очень грязный. Потому и не принял преосвященного, когда тот хотел его навестить. А только была у нас мысль, что нарочно для такого случая не позволял мыть пол. Губернатора Чернышевский тоже не принял, когда тот приехал и хотел его навестить. Чернышевский был на него недоволен, что он задерживал его корреспонденцию.
– Ну, а с кем из местных жителей он был особенно близок?
– Он очень любил местного священника отца Иоанна Попова, часто ходил к нему в гости, но батюшка к нему не ходил. Священник был семейный, имел троих детей (девочек лет десяти, одиннадцати и девяти)»[387].
Чернышевский, и это надо сказать еще раз, несмотря на свои сомнения, как и Достоевский, пронес свою осанну «сквозь горнило сомнений». Но пронес. Удивительно, что везде его сопровождали две моленные иконы, его личные иконы, взятые из отцовского дома, его духовное наследство. Это икона Богоматери и, разумеется, икона Христа в окладе, с которым, видимо, не случайно сравнивали его.