. Иными словами, что-то Маяковский хотел найти в этом романе. Почему он читал его перед смертью? Это, конечно, соображение по поводу, но, быть может, существенное. Страхов не случайно назвал «Что делать?» романом «о счастливых людях», людях, которые в состоянии преодолеть житейские неурядицы, прежде всего связанные с отношениями мужчин и женщин. «Что делать?» – роман о воскресении, а не о самоубийстве (оно лишь имитация). Отношения Маяковского, Вероники Полонской и семейства Брик были запутанными, но он хотел их разрешить, и это решение искал у Чернышевского. Человек, читающий роман о счастливых людях, сумевших преодолеть свои трудности, не стреляет в себя из пистолета. Поневоле возвращаемся к версии об убийстве… Кому оно было выгодно? Пока сотрудники органов через Бриков влияли на поэта, все годилось. Если этот приводной ремень уйдет, то что тогда? Останется ли поэт под их влиянием? Вряд ли!
Но это замечание мимоходом, хотя важное, на мой взгляд, ибо культура пронизана связующими нитями, незаметными поверхностному взгляду. Ведь и судьба самого Чернышевского, казалось бы, своей безжалостностью толкала его к самоубийству. Но для верующего христианина такой выход неприемлем. Но он отказался и от исповеди перед казнью. Император, узнав об этом, промолвил, что исповедь преступника есть шаг к облегчению его участи. У Александра в памяти была исповедь Бакунина, обращенная к его отцу. Замечу, что для Чернышевского, глубоко погруженного в мировую культуру, было понятно, что исповедь обращена как «Исповедь» Августина либо напрямую к Богу, либо как у Руссо ко всем людям, но не к власти. Надо сказать, что в Алексеевском равелине он начал переводить «Исповедь» Руссо. Какой уж тут тюремный священник! Возможно, он знал и о покаянной «Исповеди» Бакунина, обращенной к Николаю. Бакунин был ему неприятен и чужд. Идти его путем ему претило. Однако устойчива точка зрения, что его отказ от исповеди перед казнью на Мытнинской площади, который весьма раздражил императора, ибо далее закономерно должна была следовать просьба заключенного о помиловании (а император уже считал себя благодетелем, сократив вдвое срок каторги и, возможно, был готов на другие послабления). Но тюремный священник написал коменданту С.-Петебургской крепости (понятно, что дальше письмо пошло по инстанциям):
«Вследствие прошения вашего превосходительства от 7 мая с. г. за № 82 честь имею уведомить, что осужденный в каторжную работу отставной титулярный советник Чернышевский исповедаться и святой тайне приобщаться решительно не желает; эту решимость я считаю окончательною, потому что: а) он, Чернышевский, в святую четыредесятницу 1863 и 1864 годов говеть не хотел, б) совершать келейную у него в каземате службу, согласно данному вами разрешению – совершать таковую у арестантов, он мне не дозволил и г) когда я предложил ему, что к нему, если ему угодно это, будет прислан другой священник, Чернышевский ответил мне, что он имеет совершенное ко мне доверие и уважение, и присылать к нему другого священника совершенно излишне.