– Я никогда не был высокого мнения о Фрэнке Черчилле. Впрочем, я допускаю, что мог его недооценивать. Едва ли я пытался узнать его ближе… Но даже если я в своем мнении оказался прав, у него еще есть надежда исправиться… С такой женой это возможно… У меня нет причин желать ему зла, а ради ее блага, чье счастье теперь зависит от его доброго нрава и поведения, я даже желаю ему добра.
– Не сомневаюсь в их счастье, – сказала Эмма. – По-моему, они оба очень искренне друг друга любят.
– Везунчик! – с чувством отозвался мистер Найтли. – В столь раннем возрасте – в двадцать три года – мужчина ежели выбирает себе жену, то выбирает, как правило, неудачно. А он в двадцать три заполучил такое сокровище! Сколько бесконечного счастья еще ждет его в будущем! Одаренный любовью такой женщины – любовью бескорыстной, ибо нрав Джейн Фэрфакс свидетельствует о ее бескорыстии… Все ему благоприятствует: равенство в положении – я имею в виду, достаточное для общества, – равенство в привычках и в воспитании, равенство во всем, кроме одного – и то призвано принести ему еще большее счастье, ибо он наградит ее бескорыстную душу – а в этом сомневаться невозможно – всем, чего ей не хватает. Мужчине всегда хочется дать жене дом лучше, чем ее родной, и, должен сказать, тот, кому это удается, кто вдобавок уверен в искренней любви своей избранницы, – счастливейший из людей. Фрэнк Черчилль – настоящий везунчик. Все ему благоприятствует. Он встречает на водах девушку, завоевывает ее любовь, а затем не выказывает ей должного внимания – и все равно любим! Да обыщи он и его родня хоть целый свет – они нигде бы лучше невесты не сыскали. Мешает только тетка. Тетка умирает. Ему остается лишь все объявить. Друзья за него рады. Он всех одурачил, а они счастливы его простить. Везунчик, иначе не скажешь!
– Вы словно завидуете ему.
– А я и завидую, Эмма. В одном отношении даже очень.
Эмма не могла вымолвить ни слова. Казалось, еще чуть-чуть – и речь пойдет о Харриет. Ей хотелось во что бы то ни стало избежать этого разговора. Она решила перевести тему на что-нибудь совершенно иное – да хоть спросить о детях на Бранзуик-сквер. Но не успела она и рта раскрыть, как мистер Найтли ее опередил:
– Вы не спрашиваете, чему же я завидую… Вы твердо решили, как я понимаю, не выказывать любопытства… Разумно. Но я разумным быть не хочу. Эмма, я обязан сказать вам то, о чем вы не спрашиваете, хотя, быть может, сразу же об этом пожалею.
– Ах! Тогда молчите, молчите! – с жаром воскликнула она. – Не торопитесь, подумайте, возьмите себя в руки.