Неожиданно я замечаю какое-то движение. Может, это призрак? «Сколько народу похоронено в госвудских землях — не счесть! — так нам говорила Тати, когда темными ночами мы собирались послушать ее в домике издольщика. — А уж сколько тут мук претерпели люди, сколько крови здесь пролилось! Поэтому призраки — завсегдатаи в этих краях, и так будет до скончания века!»
До меня долетает тихое ржание лошади, и вскоре на дороге появляется всадник. Его лицо скрыто за темным капюшоном, а полы плаща слегка развеваются на ветру.
Может, это матушка? Может, она наконец приехала за мной, и я вот-вот услышу: «Тебе уже почти восемнадцать, Ханни! Что ж ты все сидишь на этом старом пеньке, будь он неладен?» Как же я хочу к ней! Как хочу, чтобы она забрала меня отсюда.
А может, это хозяин возвращается от «другой семьи», в очередной раз вызволив из передряги своего нерадивого сынка? Или это призрак, который задумал утащить меня за собой и утопить в реке?
Я зажмуриваюсь, мотаю головой, чтобы прогнать наваждение, а когда открываю глаза, снова вижу один лишь туман — и ничего больше.
— Деточка, — доносится до меня обеспокоенный, заботливый шепот Тати. — Деточка!
Неважно, сколько тебе лет, — если тебя вырастила Тати, для нее ты навсегда останешься «деточкой». Так она зовет даже тех, кто давно стал взрослым и уехал с плантации, но иногда наведывается в гости.
Я уже открываю рот, чтобы ей ответить, но не успеваю: у высоких белых колонн, украшающих госвудские ворота, кто-то есть! Я вижу женскую фигуру. Над ее головой встревоженно шумят кроны дубов — можно подумать, ее появление у ворот напугало этих старых великанов. Капюшон незнакомки, зацепившись за одну из нижних веток, спадает с головы, и волна длинных темных волос вырывается на свободу.
— М-м-матушка? — зову я.
— Деточка, — снова шепчет мне Тати. — Ты тут? — она прибавляет шаг, стук ее трости о землю становится более частым, и наконец она находит меня.
— Я только что видела маму!
Тебе это пригрезилось, золотце, — Тати сучковатыми пальцами обхватывает мое запястье, но подойти совсем близко не решается. Иногда во время видений я начинаю драться — пинаюсь, царапаюсь, пытаясь скинуть с себя руки Джепа Лоуча. — Деточка, все хорошо. У тебя опять приступ, только и всего. Очнись. Мамы тут нет, зато есть старушка Тати. И бояться совсем нечего.
Я снова смотрю на ворота, а потом отвожу взгляд. Фигура пропала, и как я ни стараюсь ее разглядеть — все тщетно.
— Просыпайся, деточка. — В свете луны лицо Тати приобретает красновато-коричневый оттенок, точно кипарис, долго пролежавший в глубокой воде. Оно темнеет на фоне белого муслинового чепчика, из-под которого выбиваются посеребренные сединой волосы. Тати сдергивает с плеч шаль и накидывает ее на меня. — Ты что это, хочешь с плевритом слечь? Тут же сырость сплошная! К чему нам такая беда, ну скажи? С кем тогда Джейсону тут обустраиваться, скажи мне на милость?