Я стою и потрясенно молчу, пытаясь осмыслить услышанное. Подумать только, ребенку… — сколько ей тогда было? тринадцать? четырнадцать? — пришлось уйти из школы, чтобы помогать семье заработками. Какой ужас!
Бабушка Ти подзывает Ладжуну к себе, за прилавок, и обнимает за плечи:
— Ну а ты-то у нас умничка. И со всем справишься. Что ты хотела, солнышко? Почему ты стоишь тут, а не столики обслуживаешь?
— У меня перерыв. Все столики обслужены, — Ладжуна кладет рядом с кассой чек и двадцатидолларовую купюру. — Мисс Ханна попросила меня занести деньги самой, чтобы ей не толкаться в очереди.
Бабушка Ти поджимает губы:
— Любят же некоторые пользоваться особыми привилегиями, — она пробивает чек и протягивает Ладжуне сдачу. — Передай это ей, а потом ступай на перерыв.
— Да, мэм.
Ладжуна выходит из-за прилавка, и я чувствую, что мне тоже пора. Позади слышатся нетерпеливые возгласы и притопывания. Повинуясь порыву, решаю купить себе пирожное с банановым кремом, выставленное в витрине. В этом нет никакой необходимости. Да и траты мне сейчас ни к чему, но больно аппетитно оно выглядит! «Вот съем — и настроение сразу улучшится!» — говорю я себе.
— Тот старый дом, в котором ты поселилась, после смерти судьи, как и все остальное, перешел в руки к его родне, — рассказывает Бабушка Ти, пока я расплачиваюсь за десерт. — Двое его старших сыновей — Уилл и Мэнфорд — получили фабрику «Госсетт Индастрис», литейный цех и грушевую плантацию к северу от города. Младший ребенок судьи умер много лет назад, но оставил после себя сына и дочь. Они-то и унаследовали большой дом и земельный надел, предназначавшиеся для их отца, вот только дочурка, Робин, рано умерла, бедняжка — ей было всего тридцать один. Хозяин твоего дома — это ее брат, мистер Натан Госсетт, внук судьи, но крышу он чинить не станет. Живет он на побережье. Держит там рыболовецкое судно, промышляет ловлей креветок. Госвудские земли сдает, а на остальное ему начхать. Непутевый он, что с него взять. Плевать он хотел с высокой колокольни на это местечко. А ведь у него богатая история. Чего там только не было. Жаль, когда истории умирают, потому что их некому выслушать.
Я вежливо киваю, а мыслями уношусь к собственной семье, о прошлом которой я ничегошеньки не знаю. Это осознание неприятно поражает меня. Я ведь действительно ничего не знаю о своих предках и даже под угрозой жизни не смогу воспроизвести собственную родословную. Я привыкла себя убеждать, что мне попросту нет до этого никакого дела, но замечание Бабушки Ти задевает за живое. Я чувствую, как шею заливает жар, и неожиданно для самой себя выпаливаю: