Хочется рассказать эту историю Джуно-Джейн, хотя никаких теплых чувств я к ней не питаю. Надо же — прожить столько лет в Треме на денежки Госсеттов! О чем она только думала? Что так будет вечно? Если они с матушкой окажутся на улице, мне их будет не жаль. Пора бы уже научиться работать. Работайте — или умрите от голода. Мы все так живем.
Судьба ни той, ни другой меня не волнует. С какой стати? Я всего лишь та, кто трудится на их поле, стирает их одежду, готовит им. А что я за это получаю, даже сегодня, когда пришло освобождение? Голод, который терзает меня почти каждый день, крышу, которая протекает и которую не починить, потому что все деньги мы отдаем на выкуп земли. У меня есть лишь кожа, кости, мышцы. А разума — нет. Сердца — тоже. Да и мечтать я не умею.
Хватит с нас быть на побегушках у белых — пора бы заняться наконец своей жизнью!
— А побыстрее нельзя?! — кричит мне мисси. — Тащимся еле-еле!
— Дорога больно ухабистая, мисси, — понизив голос до предела, отзываюсь я. — Когда доберемся до Ривер-роуд, будет полегче. Там куда как ровнее. — Старушка Искорка — как и сам Госвуд-Гроув — знавала лучшие времена. Ее ноги увязают в земле, размокшей после дождей, и ей трудно идти.
— Я сказала, быстрее! — визгливо командует мисси Лавиния.
— А кобылка-то прихрамывает на переднее левое копыто, — решает прервать молчание Джуно-Джейн, раз уж речь зашла о лошадях. — Не стоит слишком ее утруждать, если путь нас ждет неблизкий.
«Путь нас ждет неблизкий», — эхом проносится у меня в голове. Сколько же, интересно знать, продлится наше путешествие? Чем дольше, тем вероятней, что нас поймают.
Кожа под одолженной рубашкой начинает зудеть. И этот зуд — довольно зловещее предзнаменование. По мере того как мимо пролетают мили, поля, деревни, речушки, этот зуд все усиливается, просачивается под самую кожу и остается там. Добром это дело явно не кончится, а я чересчур глубоко в нем увязла, и мне теперь так просто не выпутаться.
Мы чуть ли не до самого Нового Орлеана успеваем добраться, когда мисси Лавиния наконец сообщает, что мы приехали. Первое, что я сразу же замечаю, — это запахи и звуки. Угольные печи и аромат костров. Натужное кряхтение, свист и влажное хлюпанье лодок, покачивающихся на реке. Ритмичное пыхтение хлопкоочистительных машин и сахарных заводов с их трубами. Дым стелется над землей плотной пеленой, точно второе небо. Кругом грязно, сажа черным слоем осела на кирпичных зданиях, деревянных домиках, людях, лошадях. Мулы и рабочие тащат на себе тюки хлопка, дрова, бочки с сахаром, мелассой и виски и загружают их на пароход, который скоро отчалит и пойдет вверх по реке, на север, туда, где живет народ, у которого есть деньги на это добро.