Масса Госсетт беглецов у себя никогда не оставлял. Он любил говорить, что если раб не благодарен ему за достойную кормежку, выходные по воскресеньям (за исключением сахарного сезона), за одежду и обувь, за то, что его не продали, а оставили с родными, то ни к чему ему такой помощник. Почти все труженики плантации Госсеттов на ней и выросли, а вот рабы, попавшие сюда с земель семейства Лоуч в качестве свадебного подарка хозяйке, могли поведать другую историю. Их тела были испещрены шрамами, на руках и ногах часто не хватало пальцев, а переломанные и неправильно сросшиеся конечности так и оставались кривыми на всю жизнь. От них-то — а еще от обитателей соседних плантаций — мы и узнавали, какая она, жизнь за пределами Госвуд-Гроува. День ото дня мы с тревогой следили за хозяйкой, опасаясь ее немилости. Мы понимали, что многим живется куда хуже, чем нам, и знали, что все может измениться.
Не хочу, чтобы меня в лесу сцапали собаки, и потому решаю, что лучше бы спрятаться поближе к городу — а то кто их знает, может, они уже напали на след. А еще неплохо бы шмыгнуть утром в какую-нибудь повозку и уехать. Можно даже заплатить из кошелька мисси, но мне не хватит на это духу.
Вот о чем я думаю, притаившись среди стерни и застегивая чужую рубашку. Я прячу под нее ридикюль мисси, заправляю край рубашки в штаны и затягиваю потуже кожаный ремень Джона, чтобы ничего не потерять. Теперь меня можно принять за толстопузого мальчишку, но это даже хорошо. Толстяк в белой рубашке и серой шляпе. Чем меньше я похожа на кучера, тем лучше. Надо только подыскать повозку и спрятаться до утра, пока владелец моей новой рубашки не проснулся и не обнаружил подмену.
Собачий лай все приближается, и я снова пересекаю лагерь и иду к реке, вслушиваясь в разговоры вокруг. А заодно подыскиваю себе повозку — такую, в которой поедет один только кучер и чьи лошади не вычищены и не привязаны к колышку, а значит, скоро пустятся в путь.
Когда я наконец нахожу то, что нужно, солнце уже согревает небо первыми лучами. Темнокожий старик погоняет своих мулов к самому началу лагеря. Его груз покрыт тканью и крепко привязан к телеге. Погонщик до того искалечен, что ему трудно даже слезть со своего места, и я слышу, как он кому-то рассказывает, что прибыл из места, что стоит выше по реке. Рабочие развязывают веревки, снимают покрывало, и под ним обнаруживается нарядный рояль — точь-в-точь такой же, какой был и у хозяйки до войны. Пока грузчики снимают его с повозки, он издает несколько дребезжащих звуков, потом они несут его к кораблю, а погонщик, сильно прихрамывая, шагает следом.