Звучали здравницы, взмывали вверх кубки с вином и медом, не замолкали неустанные домрачеи. Иоанн всячески оказывал послам свое внимание. Поссевино любезно откушал несколько блюд, но ему несли еще и еще. Кубок его не пустел, хоть он только лишь слегка пригубливал великолепное греческое вино, силясь сохранить ясность разума, ибо даже за обеденным столом он не собирался отлагать то, ради чего приехал. Разговаривая с Иоанном о его войне с Польшей, Поссевино невольно восхищался тем, с какой величавой статью Иоанн преподносил себя — в его жестах, взглядах, словах величественно было все.
Дьяки преподнесли грамоты, в коих, по словам царя, было закреплено его право владения Ливонией. Сам же он говорил, что начал войну с ливонцами потому, что те не выполнили условий договора с ним, отказывались платить дань и притесняли православных людей на своих землях.
Важно помнить, каким прочным будет всеобщий мир, когда все вспомнят о единстве Церкви, римской и греческой. Его святейшество позаботится о том, государь, — заявил Поссевино. и царь, улыбаясь глазами, ответил:
— Того и желаем. Да будет так!
Он медленно поднялся с места. Тут же смолкла музыка, и разом поднялись все гости, в том числе послы. Обведя взором всех присутствующих, улыбающийся Иоанн произнес громким и сильным голосом:
— Сегодня великий день! Свершилось наконец то, чего усердными трудами пытались достичь наши великие предки. Известно, что и мой великий дед, и отец, светлой им памяти, стремились к союзу и дружбе с главными пастырями христианского мира! Недруги всячески препятствовали этому, но сие было неизбежно, ибо то воля Господня. Угодно Ему, дабы мы наконец подчинились власти и вере папы римского, наместника Христа на земле! Так выпьем за здравие прибывших к нам послов его святейшества и за грядущий мир!
Поссевино не усел опомниться, как чашник Петр Никитич Шереметев поднес ему огромный кубок, полный вина, такой, что надлежало держать его обеими руками. Приняв его, Поссевино испуганно оглянулся вокруг, на своих спутников, на государя — все пристально глядели на него, ждали.
— Отказываться нельзя, таков обычай государева гостеприимства, — по указке подоспевшего Бориса Годунова молвил толмач.
— Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix![8] — произнес Поссевино, поняв, что не вправе оскорбить государя, и принялся пить. Вино лилось с его подбородка на мантию, на стол, он задыхался и кашлял, но продолжал пить, уже ощущая, как начинает слабеть. Он не допил, отставил кубок, шумно рыгнул и, разом осоловевший, тяжело плюхнулся на свое место и не слышал одобрительных возгласов и здравниц в свою честь. Он сидел и понимал, что уже вообще мало что слышит, что многолюдная палата переворачивается и плывет куда-то, раздваиваясь, а шум разговоров и музыка слились в один тяжелый невыносимый гул. Не видел он также, что постепенно Иоанн споил и остальных его спутников, и вскоре оглушенных вином иезуитов отнесли в уготованные для них покои.