Бояре и окольничие, сидящие по лавкам, государь и наследник, восседающие на своих почетных местах, пристально глядели на Щелкалова, склонившегося к стольцу с грамотами. Впервые, казалось, дьяк, докладывая царю и его ближней думе о посольских делах, робел — переминался с ноги на ногу, кряхтел, кашлял, силился придать голосу своему большей уверенности. Вероятно, дела действительно были плохи. А ведь недавно Щелкалов подвернулся под горячую руку — из-за очередных провалившихся переговоров с Баторием Иоанн выплеснул на него весь свой гнев: срывая голос и брызжа слюной, топая ногами, кричал, что ежели Щелкалов снова отправит на переговоры худых послов, то царь сживет Щелкалова со свету и не оставит никого в живых из его рода. Говорят, дьяк долго болел после того. Но, устрашая главу Посольского приказа, вряд ли можно было склонить упрямого Стефана к переговорам.
— Но тяжело добиться мира, когда другие желают войны! — читая, вскинул на Иоанна свой взгляд Щелкалов. — Послы наши сообщают, что в январе в Польше собрался сейм, где приняли литовские и польские паны решение увеличить поборы по всей стране, дабы король вновь великое войско собрал и шел на земли твои. Ян Замойский, ближайший советник короля, говорил перед всеми, что Стефан не оставит нам, московитам, важных ливонских гаваней и обещал нанести нам такой удар, чтобы у нас, мол, не только перья снова не выросли, но и плеч дабы у нас не было!
Нет в думной палате привычного гула возмущения и споров о том, как и что следует делать далее. Молчит и царь, потухшим взором глядя куда-то поверх седоватой головы Щелкалова. Польская и литовская знать, воодушевленная победами, готова обобрать своих крестьян и купцов еще больше, дабы собрать новое войско. А Иоанн помнил созванный им в начале зимы Земский собор, где собрал он всех служилых людей, дабы принять совместное решение о дальнейших действиях. Он как бы умывал руки от бедствий, что несло на его земли нашествие Батория, хотел разделить с народом бремя ответственности за то, что Россия готова была отказаться от всех захваченных в этой войне земель, дабы добиться мира. Земель, обильно политых русской кровью за прошедшие четверть века. Но им, служилым людям, коим война эта принесла только разорение, какое было дело до этих самых напрасных жертв? Иоанн тоже хорошо это понимал.
«Вся земля просит тебя, государь, заключи мир. Больше того, что есть, с наших сел не возьмешь, против сильного господаря сложно воевать, когда из-за опустошения наших вотчин не имеем, на чем воевать» — гласило решение собора, и Иоанн уже тогда понял, что проиграл окончательно, ибо в стране не осталось никого, кто был бы сторонником продолжения войны.