— Басир будет не один, а с помпезным кортежем. В случае чего ориентируйтесь на черный «Мерседес-Майбах».
— А представьте, если Басир поедет не на «Мерсе», а на серебристом «Тиморе», — вставляет с просветленным лицом Боргес.
Что ожидаемо, Рид подхватывает:
— А представьте, если не на одном серебристом «Тиморе», а на четырех. — Кирихара перестает понимать, о чем идет речь.
— И в каждом из серебристых «Тиморов» — по четыре Басира, — добавляет Боргес.
Они с Ридом несколько секунд смотрят друг другу в глаза, а потом отбивают друг другу пять. Два хлопка раздаются одновременно — Салим хлопает себя по лбу.
Из-за забора появляются двое — Эчизен и его извечный телохранитель Лестари. В руках у епископа тот самый ящик, который Рид вчера достал из подвала разгромленной церкви. Он делает манерный жест рукой, и церковнослужители — все, кроме уволенного Рида, снова в сутанах — подходят ближе.
Когда он открывает ящик, Кирихара видит внутри…
— Бутылки с вином? — не верится ему. Он поворачивает голову к Зандли, развалившейся на капоте и сосущей чупа-чупс. — Он что, погнал Рида на развалины ради бутылок с вином?
— Это же Эчизен, — она закатывает глаза, — ты чего хотел? Старый алкоголик.
— Наверное, они будут причащаться, — предполагает стоящий рядом Лопес.
— Рид, иди сюда тоже, — негромко приказывает Эчизен.
Рид отвлекается от разговора с Боргесом и послушно идет к священнослужителям, столпившимся полукругом. Сумрачный рассвет делает картину почти нереальной.
Лестари раздает стаканы и достает нож, чтобы открыть бутылки. Когда он берет одну из них в руки для удобства, Зандли приподнимается на локтях и присвистывает:
— А! Ну вот ради такого — это я понимаю, верно.
Кирихара непонимающе на нее оглядывается:
— Не поясните?
— Ну, если я не ошибаюсь — а я в таких вещах не ошибаюсь, — то в ящичке-то было «Романе-Конти». — Кирихаре это все еще ни о чем не говорит. — Бургундское, тридцать четвертого года. Под двести тысяч долларов за бутылку, коллекционное. Ничего себе шикует, старый хрыч!
Эчизен тем временем поднимает стакан. Священники, беседующие между собой, замолкают. Салим выкидывает окурок и затаптывает его ногой. Один рукав его рясы отрезан под гипс, стакан он берет другой рукой.
— Причастие, — громко возвещает Эчизен, — наполняет Божией благодатью и препятствует возвращению в душу лукавого духа, изгнанного покаянием. Так совершим же таинство, в котором вина вкусим, как крови Господа нашего Иисуса Христа, во оставление грехов и в жизнь вечную! И слова Господни произнесем, — выводит своим мягким голосом он.