Иголке хватает двух дней.
— А как заставить его рассказать мне… Ну, — он мнется, — именно про их планы на клише? Если он вдруг что-то знает?
Вокруг начинают сыпаться варианты:
— Угрожать ему?
— Прострелить ему колено?
— Подкупить его?
Сразу видно дилетантов. Рид выдерживает паузу, чтобы прозвучало солиднее, и произносит:
— Напоить его.
Забегаловка, которую люди Триады считают «своей», находится прямо в центре квартала — местные шутят, что это его сердце. Когда Сю Хань зазывает первую и вторую бригаду работающих на него выпить, он приглашает и Иголку. Отказываться неприлично: гэгэ не отказывают.
— Почему все твои планы так или иначе сводятся к алкоголю? — подозрительно спрашивает Салим.
— Потому что это одна из немногих вещей, объединяющая абсолютно всех в этом городе.
— А, то есть еще что-то, кроме желания тебя прикончить?
В забегаловке шумно, душно, голоса перекрывают друг друга, наслаиваясь многообразной китайской речью и диалектами. Те, кто родились в Джакарте, звучат как-то по-особенному грубо.
— Я вот тоже вырос в Джакарте, — говорит Хан Цу, опрокидывая в себя маленькую плошку хуанцзю — настоящего шаосинского старого вина, которое вообще-то надо потягивать, а не пить стопками.
Иголка заботливо подливает еще.
— Подкати незаметно, наливай ему, как только отвернется. Пусть пьет, пока не развяжется язык. А потом выведи его на улицу покурить и скажи…
— Мне очень нужны деньги, брат, — сокрушенно говорит Иголка, выпуская в жаркий ночной воздух белую струю дыма.
До закутка, где они разговаривают, все еще долетают голоса и шум, хотя Хан Цу захотелось отойти чуть подальше. Он и отошел бы, не напоминай он походкой матроса на штормовой палубе.
— А почему… ик… А работа… которую собирается… дать гэгэ? — пытаясь сообразить ответ, Хан Цу хватается за протянутую руку, и добрых пять минут они совместными усилиями поднимают его с земли.
— Наплети, — Рид определенно очень вдохновлен идеей, что опять придется кому-то врать, — наплети, что у тебя проблемы с… с матушкой! Она очень больна, она медленно умирает где-нибудь в антисанитарии и бедности в Коулуне…
— Коулун снесли еще в девяностых, тебе лет десять было.
— В любом другом месте в Гонконге, где можно умирать в антисанитарии и бедности, — закатывает глаза Рид. — Так пойдет, падре? В общем, Колючка, наплети чего-нибудь. И дави на его маленький пьяный мозжечок, дави!
— Ради матушки, — идет ва-банк Иголка, потому что упоминание матери уже два раза заставило Хан Цу прослезиться. — Я должен знать, какая работа мне предстоит. Она всегда хотела, чтобы я вырос честным человеком… Ну, и ты же понимаешь… Сколько заплатят?