– Ну, раз ваш брат такой, тогда я принимаю его условия! – сдалась Юрдис.
– Ура!
– И выберу я самую дорогую, чтобы Сверре пожалел о своем предложении! – подхватила Юрдис задиристый тон Элизы.
А Элиза на это зааплодировала:
– Браво! Вот молодец!
– Только старую кружку не выбрасывайте! – сказал Сверре.
– Почему?
– Я могу ее склеить.
– И кто же станет пить из такой?
– Я! Когда вы пригласите меня на чай.
– Мне несколько неловко звать мужчину к себе.
– Вы правы. Тогда пригласите мою сестру. А я приду вместе с ней!
Они с Элизой и в самом деле вскоре навестили молодую учительницу. Сверре склеил чашку, которая стала похожа на морщинистое лицо дедушки Арне. Он пил из нее и гордился тем, что наружу не вытекает ни капли!
– Это будет моя чашка, – объявил он. – И только я буду пить из нее!
До сих пор это была его любимая чашка – спустя двадцать семь лет брака и после рождения троих детей.
– Мы поженились следующим летом, – сказал Сверре своему другу Бундэвику. – Здесь, на острове. Как Арне и Гюнхиль, мои дедушка и бабушка, почти сто лет назад. Элиза была нашим свидетелем.
– Вот так вместо года ты и остался здесь навсегда?
– Да.
– А если бы ты не встретил свою жену?
– Ты ведь отлично знаешь, что это глупый вопрос.
Бундэвик улыбнулся.
– Но я бы, наверное, всё равно остался. Управление судоходства до сих пор не разрешает женщине работать смотрителем маяка. Так что после смерти моего дяди Сунниву попросили бы покинуть остров. Вместе со стариком Арне.
– Дедушкой Арне?
– Да. Он умер больше двадцати лет назад. Ему было девяносто, и почти полжизни он ходил только с палкой либо сидел неподвижно, вглядываясь в одну точку.
Сверре больше ничего не рассказал об Арне Бьёрнебу. Ему вообще не нравилось разговаривать о нем. Он отлично помнил время, когда только поселился на острове, еще при жизни деда. Ему хотелось быть полезным, помогать и заботиться, но не потому только, что это необходимо, а скорее из-за юношеских амбиций, которые переполняли его и Элизу. Но жизнь со стариком-инвалидом оказалась трудной, и Сверре всё чаще задумывался, как же Суннива так долго справлялась одна. Деда нужно было кормить, одевать, купать, исполнять его прихоти и выносить его приступы гордости, когда у него вспыхивали глаза (единственное, что оставалось в нем подлинно живым) и он возмущался, что с ним обращаются как с ребенком, хотя прекрасно осознавал в эти моменты, что в самом деле стал беспомощен, как дитя. Всё это было невыразимо тяжело. И когда смерть забрала старика, Сверре воспринял это как мучительное облегчение. Он помнил всё – до мельчайших подробностей, но не хотел делиться такими воспоминаниями.