Рот кивнул.
— Я думал об этом. С другой стороны, вы сами признались, что были пьяны. Позвольте рассказать, как мы поступим дальше. Сотрудники следственной службы пойдут в бар, где вы встречались с миз Картер, и опросят всех постоянных клиентов, которые там были. Они обойдут также другие бары в этом районе. Надеемся найти кого-то, кто видел вас в одиночестве после того, как вы расстались с миз Картер.
— Вы хотите сказать, «если» я расстался с миз Картер, не так ли? — заметил Питер.
Не ответив ему, Рот поднялся, чтобы уйти.
— Мы пытаемся сократить залог для передачи на поруки с пяти до двух миллионов долларов.
— Думаю, мой брат за меня заплатит, — сказал Питер.
— Надеюсь. Если нет, то найдется другой источник.
— Сьюзен? — спросил Питер.
— Да. Вопреки всему она верит в вашу невиновность. Вы очень счастливый человек, мистер Гэннон, иметь такого защитника в вашем углу поля.
Питер смотрел, как Рот удаляется, потом почувствовал, как по его плечу постучали.
— Пошли, — отрывисто приказал конвоир.
В субботу вечером, перед тем как лечь спать, Моника заперла заднюю дверь на замок и закрыла на задвижку, а вдобавок придвинула стул под дверную ручку. До этого она говорила по телефону с друзьями, чтобы узнать об их системах сигнализации, после чего позвонила в одну фирму с просьбой немедленно установить у нее современную систему, включая видеокамеры в патио.
Предприняв все это, она понадеялась, что ей будет немного спокойней. В эту ночь ей снился отец. Из всех обрывков сновидений она запомнила тот, в котором была с ним в соборе Святого Патрика. Она проснулась с ощущением, что держит его за руку.
«Ценила ли я его по-настоящему? — спрашивала она себя, встав и начав варить кофе. — Оглядываясь назад, я начинаю понимать, как он любил маму. После ее смерти он не смотрел на других женщин, а ведь он был красивым мужчиной».
В тот год, когда мать сильно болела, Монике было десять лет. Ей не хотелось никуда идти и ничего не хотелось делать. Она думала только о том, чтобы сразу после школы пойти домой и быть с мамой. После того как мама умерла, отец заставил Монику участвовать в школьных делах. В тот первый год он часто привозил дочь в Нью-Йорк на выходные. Они ходили на спектакли и концерты, в музеи — все, что обычно делают туристы. «Но нам обоим так недоставало мамы…»
«Каким он был великолепным рассказчиком! — с улыбкой вспоминала Моника, решив, что съест вареное яйцо и тост из цельного пшеничного хлеба вместо английской булочки. — Когда на Рождество мы приходили к Рокфеллеровскому центру, он рассказывал мне о первой елке, поставленной там. Она была небольшой, потому что дело происходило во время депрессии, и рабочие, которые ее установили, были счастливы, что им дали работу. Он знал историю каждого места, в котором мы бывали… Он любил историю, но не имел представления о своей родословной, о собственной истории. То, что я была так близка к разгадке тайны нашей семьи, заставило меня понять, насколько важно это было для него. „Папа, ты можешь быть незаконным сыном графа Виндзора. Что бы подумала на этот счет королева Елизавета?“ — сказала я ему как-то. Я считала себя остроумной».