— Вот увидишь, скоро здесь будет пахнуть не бензином, а сеном с навозом, — убеждала я тебя. — Я по дороге видела на улице старый матрас, может быть, ей пригодится.
Ты ничего не ответил, только беспомощно отмахнулся от меня.
31‑я семенила неловкими ножками по ровному бетонному полу и обнюхивала кран для воды в середине гаража.
— Удобно будет за ней убирать, — сказала я визгливым голосом.
31‑я простучала копытцами к задней стене гаража, где находилась дверь в сад с двумя соснами, и посмотрела на нее так, словно хотела выйти на улицу. Я сказала, что днем ее можно будет выпускать во двор, а на ночь забирать обратно в дом.
— Трава явно выросла слишком высокая, за садом уже давно не ухаживают. В дождь ты ее, разумеется, тоже будешь держать под крышей. Сосновую кору она вряд ли обглодает, правда? Зимой будем кормить ее черствым хлебом, ее любимая пища. Если не найдем достаточно в контейнерах, можно будет походить-поспрашивать по булочным.
На пол со стуком падали горошки. 31‑я попыталась объесть краску с трубы парового отопления.
— Надо с ходить за матрасом, а то его утащат у нас из-под носа, жалко будет.
Ты неподвижно стоял у стены, сунув руки в карманы. Я выбежала из гаража. Матрас лежал на том же месте, я прислонила его к стене ближайшего дома, изо всех сил стукнула по нему несколько раз кулаком и потом поволокла домой. Когда я вошла в гараж, 31‑я блеяла громко и жалобно, но прилечь на матрас отказалась наотрез. Стоило мне положить его в один угол, как она убегала в другой, и в конце концов она прилегла посередине, прямо на холодный бетонный пол. Я думала, что она заснет и мы сможем пойти наверх, но едва мы подходили к двери, как она вскакивала и снова принималась голосить.
В ту ночь ты остался в гараже, где спал вместо 31‑й на ее матрасе, а я в одиночестве крутилась в нашей двуспальной кровати на втором этаже. Утром я увидела в окно спальни, что ты пытаешься пасти 31‑ю в саду, но что ее не интересует ни одно растение. Трава тоже не пришлась ей по душе, хотя мне-то казалось, что это так соблазнительно — гулять по огромной тарелке.
— Ты уже придумал для нее имя? — крикнула я в окно. По гримасе боли у тебя на лице я поняла, что должна взвешивать каждое свое слово. — Я уже приготовила завтрак, иди есть!
Через пять минут ты поднялся ко мне наверх, и снизу тотчас донеслось жалобное блеяние. Пока мы с тобой ели в комнате со стороны улицы, сидя в креслах и поставив тарелки себе на колени, голос 31‑й не был слышен из-за грохота за окном, достигшего в это время своего апогея, потому что к супермаркету напротив как раз подвозили ежедневный товар. Задние борта грузовиков открывались и закрывались со скрежетом, пронизывавшим до мозга костей, у кого-то опрокинулся ящик с бутылками, грузчики ругались, а потом хохотали во весь голос. В последующие часы грузовики, как всегда, исчезли с улицы, я влилась в толпу покупателей универсама, а ты совершил нырок в контейнер этого же предприятия торговли и добыл оттуда пучок черешкового сельдерея, от которого 31‑я все равно отказалась, издав последний звук, на который еще была способна ее осипшая от блеяния глотка.