Отжав все белье, ты снова взял у меня розовый колпачок и нацепил его на пробку одного из маминых флаконов с одеколоном. Я понюхала палец, на нем остался запах резины. Тряпкой ты вытер емкость насухо, потом налил туда чистой и теплой воды из водогрея, и тут только мы начали друг друга раздевать, дрожа от возбуждения.
— Надо было ответить «большой», — сказала я, разволновавшись, когда добралась до молнии у тебя на брюках.
Мы стояли друг против друга голые и беззащитные в этой умывальной кабине, такой маленькой, что мы не могли разойтись в разные углы, чтобы лучше видеть. Мы робко обнюхивали друг друга с головы до ног и пришли к выводу, что у нас обоих тонкие, слишком стремительно вытянувшиеся к свету тела. Ты показался мне красивым. В тех местах, куда редко попадает солнце, твоя кожа под веснушками была абсолютно белой, веснушки же составляли фантастические узоры. Ты сказал хрипло, что я тоже красивая, но не обнял меня и не прижался ко мне, если не считать того момента, когда ты по-рыцарски взял меня за талию и приподнял, чтобы посадить на гранитный столик.
Камень был холодный, ты заметил, что меня передернуло. Ты тут же достал с полки полотенце и, подкладывая его под меня, сказал, что я напоминаю тебе «ту женщину в большущей круглой раковине, которая выходит из воды, как ее там, Венеру. На картине Ботичелли, помнишь, мы проходили в школе».
— Может быть, но волосы у нее не мои, а твои.
— Но фигура твоя.
— А кожа такого же цвета, как у тебя. Хотя я вижу, что у мальчиков одна часть тела потемнее. Или это только у тебя так?
Ты тоже забрался на гранит, который был, как и ты, весь в веснушках, и сел с этой выдающейся частью тела напротив меня на край бассейна, опустив ступни в теплую воду. Гранитная емкость была такая маленькая, что один из нас должен был раздвинуть ноги, чтобы между ними поместились колени другого. Я на это не решилась, поэтому ты обхватил своими ногами мои ноги. Скользя взглядом по своим сжатым коленям, я невольно посматривала на эту незнакомую форму, увеличившуюся до размеров, идеальных для розового предмета на мамином флаконе. Эта форма вселяла в меня страх, но одновременно и завораживала. Я пыталась заглянуть тебе в глаза, но они привели меня в не меньшее замешательство.
— Koгда со мной такое случилось впервые, я испугался, что рука или нога тоже вдруг возьмут и втрое вырастут. Но сейчас меня больше волнует другое. В порядке ли еще наш кондом?
Ты взял флакон одеколона и поставил его рядом с собой на гранит. Затем было проведено повторное обследование розового предмета, который за прошедшее время, судя по виду, подсох. Мы оба наклонились вперед, чтобы рассмотреть получше, и столкнулись при этом головами. Мое лицо соскользнуло по твоему, как скользит тающее масло по сковороде, наши губы соединились, я почувствовала, как мой язык становится толстым и мягким, и тут резко запищал будильник в твоих наручных часах. Ты дернулся от меня, попытался встать, вылезая из воды, больно задел мою ногу. Мокрый по колено, ты соскочил с гранитного стола, схватил свою одежду, грубо вытащит из-под меня полотенце, на котором я сидела, надел часы и рявкнул, чтобы я поторапливалась, что времени у меня ровно пять минут. За пять минут я должна была вытереться, одеться и убраться из этого дома, не оставив никаких следов. Ты велел мне пробежать по лестничной площадке как можно скорее, хотя нет, лучше пройти неторопливым шагом, чтобы казалось, будто я просто была в гостях у кого-то из соседей. А если на площадке или на лестнице я встречу женщину лет сорока, которая станет в меня всматриваться, то я должна была ей вежливо кивнуть и молча пройти дальше. И ничего не говорить, главное, ничего не говорить.