Я с некоторым трудом нашла автобусную остановку, ведь я в первый раз была в этой части города.
* * *
Ну что, мой зверь, может быть, достаточно? Так мы с тобой встретились, такими были первые месяцы нашего знакомства. Потом наши жизни так переплелись, что я уже не знаю, смотрю ли я на тебя или на себя.
Сидя по-турецки на полу, я леплю свой портрет, а ты все молчишь. Ты все еще восседаешь на бараньей шкуре в комнатке с окнами во двор на пустом третьем этаже дома, где мы живем уже полтора года. Ты сидишь так уже сорок восемь дней, а у меня все не получается внести распорядок в течение моих часов, чтобы готовить в одно и то же время, а после еды сразу мыть посуду. Иногда мне кажется, что я начинаю сходить с ума от молчания, я чую запахи и вижу формы, которых на самом деле нет. Прошлое растет как рога у тебя на лбу и постепенно становится таким тяжелым, что не только ты, но и я уже с трудом сохраняю равновесие. Тишина окутывает нас таким плотным слоем, что еще немного — и я задохнусь в нем, мы словно заперты в катакомбах под церковью или замком.
В этом углу комнаты темно. Твой торс выделяется силуэтом на фоне стены. Слева от тебя коричневый шкаф, с другой стороны раковина для умыванья. Для меня рядом с тобой нет места. Поскольку я хотела быть как можно ближе, я села напротив тебя, словно приглашая тебя во мне отразиться. Под закрытыми глазами у тебя полукруглые мешки такого цвета, что их можно было бы назвать синяками, но, по-моему, они синие от остатков несмытой косметики.
Я все еще ничего не понимаю. Может, ты придуриваешься? Скажи спасибо, что ты здоров, другие век живут глухими или слепыми, а некоторые — немыми от рождения. И тебе не стыдно их, бедных, передразнивать? Скажи, чем таким твой бессловесный мир интереснее моего? Скажи что-нибудь, что угодно, я хочу увидеть, как двигаются вертикальные морщинки у тебя на губах, я хочу, чтобы напряглись мышцы у тебя на шее, чтобы нижняя челюсть не отвисала так бессмысленно, как сейчас. Твои скулы должны сжиматься и разжиматься, не только когда ты ешь суп из миски. Пусть морщины у тебя на лбу взметнутся вверх, как раньше, когда у тебя на лице еще было выражение. Я сейчас первый раз заметила, какими глубокими стали эти морщины.
Ты перестал помадить губы и подрисовывать брови. Сегодня утром ты еще провел эти черные линии, которые придают ослиным и коровьим глазам их невинное выражение; зверь, которым ты стал, — пока еще милый зверь. Сначала ты брился, но потом прекратил, волосы у тебя на подбородке и щеках стали слишком длинными и мягкими, теперь их не сбрить при всем желании. Каждое утро я прижимаюсь своей щекой к твоей. В первые дни после того, как ты забросил бритву, я чувствовала, как твоя щетина колет меня, чтобы не подпустить слишком близко, — волоски со злостью впивались мне в кожу. Хотя теперь кончики стали мягкими, щетина твоя будет расти и расти, пока не превратится в густую шкуру, защитный зимний мех, через который уже не пробьются ни мои пальцы, ни губы, через него уже не пробьется ни микрона меня самой.