На следующий день наступило отрезвление.
— Я всю ночь размышляла, — сказала я, когда мы, еще лежа в кровати, начали постепенно просыпаться. — Я не знала, что это так ужасно, видеть мертвое существо с близкого расстояния. Да еще эти клещи, которых ты давил ногтями.
— Когда я нес ее от тебя из мастерской на улицу, из нее капал сок.
— Чччерт.
Мы помолчали.
— А откуда этот сок вытекал?
— Не знаю.
— Нет, знаешь.
— Наверное, из-под хвоста. Пока я ее нес, у нее в животе булькало, наверное, от каких-нибудь там газов. Как вдруг забулькатит да забурлит…
— Чччерт, — закричала я, меня всю передернуло. — А ты видел, какого у нее цвета кожа под мышками? Где нет шерсти, где она стерлась от ходьбы. Все синее и красное.
— Я, слава богу, лежал с закрытыми глазами. Ее морда так тяжело давила мне на голову. До сих пор подташнивает, сегодня не буду есть.
— Представь себе. Ты кладешь голову ей на живот. Живот мягкий, в нем все время ворчит, а из зада волнами лезет всякая дрянь. Кто его знает, может быть, спереди тоже что-нибудь потечет и зазвучит, изо рта и из носа.
Мы встали с кровати и принялись каждый за свою работу.
Несмотря на отвращение я продолжала свои попытки соединять живых с мертвыми, воскрешать умерших и заставлять тех, кто еще дышит, вкусить от тишины. После Джейн и Марлен у нас, для разнообразия, долгое время никто не умирал, но однажды, возвращаясь домой из деревенскою магазина, я увидела на обочине дороги перед соседским скотным двором маленького недоношенного теленочка. Он был весь покрыт кровью: когда несчастного шваркнули в придорожную грязь, кровь была еще свежей, потому что к ней прилип песок, несколько камушков и соломинок. Теленок лежал здесь для того, чтобы его забрала санитарная служба, но когда я спросила, можно ли мне его взять «для искусства», хозяин пожал плечами и пробормотал, что ему все равно, кто его заберет, лишь бы от него избавиться. Он и так потратил из-за него достаточно денег. Несколько недель теленок, еле живой, пролежал в хлеву, «думали, оклемается». А когда его в конце концов прикончили, оказалось, что даже костный мозг воспален. Мясо забраковали, «плакали мои денежки».
Я сходила за тачкой и отвезла младенца — никаким другим словом я его не могла назвать — домой. Корова, как и человек, вынашивает детеныша девять месяцев, вдобавок у этого создания был точно такой же цвет кожи, как у меня. Он был абсолютно без шерсти, только у рта росло немного волосиков — как бы усики и бородка. Перед Глотовым домом я вымыла его хорошенько водой и положила в позе спящего на площадке у парадного входа. Малыш был мягкий, как тряпочка, тело еще не начало коченеть, казалось, у него нет ни косточек, ни мышц. Пока он сох на солнышке, я не могла на него налюбоваться. Особенно меня трогали его копытца. Они были, как и все тело, цвета человеческой кожи, благодаря этим изящным кончикам спереди они казались прямо точеными, я не могла себе представить, что этими нежными туфельками можно ступать по земле.