А потом дохожу до конца письма и вижу ее. То, что, видимо, и расстроило маму. Дату рассмотрения дела о разводе. Четверг, восемнадцатое июля. У нас физкультура по четвергам. Я всегда считал, что это плохой день.
Все еще держу письмо в руке, когда папа заходит на кухню. Я смотрю на него, он смотрит себе под ноги.
— Я сказал, что не хочу с тобой жить, — говорю я.
— Финн, пожалуйста, позволь мне объяснить, — начинает папа, подходя ко мне.
— Нечего тут объяснять. Просто прекрати это, не заставляй маму плакать. Хочу, чтобы вы снова говорили счастливыми голосами.
— Боюсь, все не так просто, — качает головой папа.
— Сам говорил мне, что, когда нелегко, нужно просто больше стараться.
Лицо папы кривится так, будто я сильно отдавил ему ногу. Не собираюсь извиняться. Я бросаю письмо на стол и бегу наверх.
Добравшись до своей комнаты, беру книгу Алана Титчмарша о многолетниках и начинаю читать. Однако мне трудно сосредоточиться, и на двенадцатой странице я слышу, как сливают воду из ванны. Я не хочу сообщать маме, что прочитал письмо, или передавать наш разговор с папой, ей и так плохо, потому что она очень долго принимала ванну. Я моюсь два раза в неделю и лишь после напоминаний мамы. Сама она принимает душ каждый день, но иногда подолгу лежит в ванне, и, похоже, не ради чистоты. Думаю, мама так поступает, когда ей грустно, потому что потом от нее всегда пахнет маслами, которые она использует, чтобы сделать людей счастливыми. Только эффект недолгий, иначе ей не нужно было бы столько ванн.
Я просыпаюсь. Темно. На секунду я задаюсь вопросом, разбудил ли меня снова плач мамы, но стоит полная тишина. Через мгновение я понимаю, что проснулся, потому что меня тошнит. Хуже того, меня сейчас действительно вырвет. Сажусь в постели и каким-то образом нащупываю в темноте тапочки. Встаю и спешу в ванную, но не успеваю. Меня тошнит прямо у гостевой комнаты. Рвота все еще льется из моего рта, когда мама открывает дверь.
— Финн, милый, — ахает она и обнимает меня, хотя я весь грязный.
Я начинаю плакать. Ненавижу вкус рвоты. Противно, что она вообще выплеснулась из меня. А хуже всего — попала на волосы, хотя меня рвало вниз, а не наверх. Похоже, ей на гравитацию плевать.
— Идем, вымоем тебя, — воркует мама. Ее голос теплый и нежный, окутывает меня, точно мягчайшее полотенце.
Она ведет меня в ванную, расстегивает мою пижаму и снимает ее. Кусочки рвоты едва не отваливаются, но она ловит их рукой. Не знаю, как мамы так умеют. Из меня никогда не выйдет мама. Если бы мой ребенок заболел, я бы с воплями убежал подальше. Берусь за мамины плечи, она снимает с меня пижамные штаны и бросает одежду в ванну.